Павел Лукьянов

Мнение Ивана Купреянова Поэзия Павла Лукьянова – уникальное явление в нынешнем литпроцессе. В эпоху постмодерна и даже пост-постмодерна словесные эксперименты "на полном серьёзе" стали элементом если не архаики, то здорового наследования традиции Хлебникова и обэриутов. Вещи, которые Лукьянов делает с языком, потрясают основы комфортного высказывания, к которым с пришествием социальных сетей привыкла широкая аудитория. В этом смысле, стихи Павла Лукьянова – своеобразная "пощёчина общественному вкусу", причём под общественным вкусом следует понимать пригламуренную поэзию и псевдофилософскую лирику, широко растиражированную в интернете. "Да, так можно," ‒ как бы говорит Павел, мощью абсурдистского образа обрушиваясь на завалы вторичной поэтической шелухи. Метод модерна, метод языкоборчества и языкотворчества дает восхитительные результаты, заставляя читателя задуматься не о повседневных проблемах, но о роли поэта как великого преобразователя реальности. * * * помешай мне в груди поварёшкой уральского тела, чтобы жизнь поднялась, проварилась и закипела. приходи и руками худыми меси моё тесто, чтоб проснулась душа и, как зверь, появилась из леса. ты зайди со спины, наколи моё сено на вилы, ты развей мою жизнь, отдели моё сало от силы, видишь тощих ершей, ковыряющих постную кашу? — по остывшим глазам ты увидишь, насколько я хуже и старше. но пока в этом пне светляки и живут и зимуют, что-то кроме трухи и пустот наполняет мой улей. разломи как картошку: я пропёкся и пахну крахмалом. жил старик со старухой — жили долго, а прожили мало. * * * лес-кружевник круж мама родная ро где же друзья дру? чувствую только то как листопад лис как за деревьями за мягким болотом бо смотрят глазами глаза видят они он как я пришиблен при и улыбается ул и внутри меня ищет внутри я по чаще иду чащ только чувствую, только чу окружает болото бол где рука твоя, друг дру? почему так темна та? почему опустила оп темнота капюшон тем? отвернулось спокойствие от покричите, друзья дру неужели и вас не? на болоте стоит бол мы теперь не совсем те * * * посмотри на меня, красота: я остался практически голым: незнакомые люди глядят с осужденьем, знакомым со школы. баскетбол, пятый класс наугад, ресторан в сорок лет напоследок, человек начинает молчать, сохраняясь для важной беседы: скажем: полночь, цикады, вагон, раскачав ледяных пассажиров, отпускает сомнения всем прихожанам, лежащим уныло. и растёт потихоньку игла – сквозь состав продеваемый смысл, незнакомые люди гудят, выдавая бесценные мысли. по пути на мосту через лес пассажиры горящие машут, машинист объявляет гудком прекращенье космической каши: – никого на земле никогда не потрогает больше бессилье ! – проводницы разносят ура по вагонам, расправившим крылья. мы летим. почему не лететь, если есть на земле недостаток настоящего плотного мы, не входящего в таинство пряток!? наконец расцветает в груди то, о чём зеленеет природа, незнакомые люди стоят, словно войско, которого много зима на Заречной улице в конце известных всем событий, зажав сознание в кулак, стоит старик перед уходом и озирается, как враг. собаки движутся, шерстятся, летит и муха и комар, над человеком возрастает огромный современный шар. в гробу сколоченного счастья, в век затаённого добра, чем православнее погода, тем минаретнее дома. и в этой, скажем так, пропаже равноапостольных сердец такая кроется усталость, что, слава Богу, нам конец. такому вряд ли есть прощенье: наш сын ушёл, земля пуста, машины встали и смеются, я понимаю: смехота! се — человек! c’est tout, приятель, давай хоть песенку споём, на фоне двух тысячелетий такая редкость быть вдвоём: — когда зима пройдёт, не знаю, пришли дожди, стоят снега, и ты мне, родина чужая, ты мне всё реже дорога. на этой улице подростком встречал с улыбкой я людей, теперь на этом перекрёстке со смертью встречусь я своей. * * * Мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало Мальчик сел на одеяло, а оно под ним пропало Мальчик встал на самокат, а на нём – уже стоят Мальчик смотрит на луну и не видит ни одну Мальчик книгу написал, а никто не прочитал Мальчик знает свою мать и боится ей сказать Мальчик выдумал число, а оно – уже давно Мальчик встретился с друзьями, а они его не знали Мальчик улыбался много, но грустна была дорога Мальчик забежал в автобус, а земля – огромный глобус * * * за морозящим стеклом этажа фабрик клубится и тает маржа. выход один изберёт секретарь — в голос вздохнуть и уставиться вдаль: небо темнело, всходили огни, город ходил и почёсывал пни. пьяный мужик патриарха достал и на снегу президенту писал, снег оседал, проступали слова бездоказательно из-под пера: — я — человек, растревожен мой глас, мысли неровны, неровен мой час, вне ободряющих ширм бытия в небо глядится кручина моя. что мне бояться, когда как сокол? в тьму перспективы мой поезд ушёл, жизнь, не сгибаясь, летит с высоты, глянь на меня: это — разве не ты? тело твоё тепловато на вкус, разумом полон, желанием пуст, глухо сомненье придавит в углу, небо — в овчинку, овчинка — сквозь мглу. вырвется слово, поднимется крик: вроде родился и тут же привык, зёрна на камне, земля не родит, мир обессмерчен во гробе сидит, жизнь, завывая, кружит пред тобой, звёздам про нравственность песню пропой. белое тесто опавших полей, всадник окликнет бегущих людей, лица как цапли утянутся вниз: — праздник так праздник, сюрприз так сюрприз! — молча осядет чудак человек, а на него продолжается снег. * * * вся злость грядущих поколений визжит свиньёй на высоте, через подушку дышит время и молит космос о беде. вступая в лишние владенья, влача утраченный язык, седое властное терпенье корёжит пальцами кадык. в новинке утреннего солнца горит намёк на вечный ад, взгляд умудрённого питомца удешевляет зоосад. стробоскопичное забвенье овладевает суетой, от вездехода самомненья исходит отсвет нежилой. бессобытийная природа сожмёт по-зверски кулаки и переделает заводы на выпуск новенькой реки. людей под маскою успеха неузнаваемо мертвит, испуг андреевич бессильный с тоской ивановной сидит. ленин я люблю смотреть, как умирают мифы, как из ниоткуда в никуда ничего не движется, при этом движется отныне навсегда. по слепым как будто бы законам, как бы вдруг случайно приезжал старичок, но – молодой, но – кто он? прыгал, бегал, говорил, визжал, выскочил внезапно на арену, чтобы лучше было видно что, нет его, и нет его роднее вдруг всем оказалось никого. в той стране, где тают наши строки, поспевает чей-то урожай, приглядись, о чём молчат уроки: мир – чужой, и труд – чужой, и – май. * * * скоро совсем уже скроюсь, в общем, уже готовлюсь, скоро наступит нескоро, скоро приеду в красково, потом загляну в носково, в старостино, в сосново, в беспамятово, в песково, где из полей корова смотрит на нас без слова, где отражает пруд, как облака идут. * * * человек не достоин надежды: пусть глаза как подсолнухи свежи, пусть исходные данные те же, — результаты плачевны весьма. словно в толще стоящие рыбы, словно в космос плывущие глыбы, человек говорит: — мы могли бы, — не проверить его слова. кружит снег над курганами школы, возвращается грубость в помолы, переходят черту разговоры, ты уехал, а ты оглянись: дети смотрят на наше волненье, пристегнувшись на заднем сиденьи, и я слышу как в этом сопеньи утверждается мёртвая мысль. * * * жизнь в ожидании слов, монументальности снов светлости и темна жизнь между и и а . что человек сказал – зашифровал вокзал, линии рельсов руки пересекаются в и . память разъятых картин, поезд стоит нелюдим, сядешь как перст у окна, скажешь последнее а . картинки с выставки еле движется природа, спотыкается прогноз, у попа была идея и вопрос. мир в попытке самостийной вышел на район и увидел жёлто-синий гамма-фон. крошка-сын к отцу пришёл и спросила кроха: - почему трава растёт на могиле плохо? и ответил я ему прямо через глину: - если твёрдый человек, то добавь резину. видишь: смерть сюда идёт южною походкой, верный поп собаку ждёт с плёткой. сом — не/ни я У животных нет названья: Кто им зваться повелел? Н. Заболоцкий описание речки равно погружению в речь, отпусти своё слово: однажды его не сберечь, не поднять настроенье однажды легко как бокал, эти ноги минутные навеки вросли в пъедестал. за вращением глаз, за раскладом грядущих завес холодеет идиллия, и теряет сознание вес, нерастраченный мечется солнцем охваченный день, вроде светел и юн, а за пазухой — камни и тень. не успеешь устроиться, как вычеркнут имя из книг. что ты знаешь о вечности? что ты скажешь старухе, старик? о ребёнке заплачь, о горячем его языке, что любые сомнения утоляет в родном молоке, сверхмассивное слово нисходит невинное с уст, начинается космос с названья созвездий и чувств. ожидающий бурю тихо сеет свои ветерки, снова день начинается с превосходной восходной строки, описанье бессмысленно: просто плеск, просто блеск, просто визг, просто червь светлой радости мне всю голову с сердцем изгрыз. прощение я по-собачьи выйду из толпы и перейду на сторону, где ты, листая шерсть до вшей и теплоты, лежишь и освещаешь те кусты. пред нами пограничники идут, спасибо, боже, им за этот труд, стволы сквозь руки медленно растут и удлиняют тени от минут. мы помним одинаковые дни, как будто продолжаются они, как будто продолжаются они одни. и дни и мы одни и дни. прижми ко мне остывшие листы, я нанесу текущие черты, отложенное знание беды, накапливает тень свои сады. тела поют, пережидая дрожь, лечебные ты песенки поёшь, навеки вложен в память этот нож, зовёшь меня? я сам себя зовёшь! когда-нибудь ты станешь далека, сама собой раскроется рука, и в тексте, покосившемся слегка, я разгляжу детали маяка: железное мерцалище вещей, свисалище орехов, желудей, судилище прощающих зверей, и молчище распавшихся людей. * * * и вдруг теряешь своё качество, и исчезают семь отличий, есть буква жи , есть фаза жижи, есть жизнь на камушке приличий. стоял как собранное дерево, осел и грянул древесиною, землится тварь, как было велено, скотина смотрит за скотиною. необретённое значение, намёк, погрязший в перспективе: хотел иметь покрепче мнение, да все слова в декоративе. за неприглядной формой господа, за духом дюже политичным мечтаю вытереться досуха и перейти на древнептичий. безосновательность стремительно захватит личную особенность, над горизонтом укоснительным встаёт упущенность, возможенность.