Анна на шее

Давным-давно мы сплетничаем, перешептываемся, роемся в шкафах и на полках, где спрятаны пожелтевшие бумаги. И, не смущаясь, не краснея, пытаемся понять, отчего такой жаркой страстью воспылал Александр Сергеевич Пушкин к Анне Петровне Керн. Вроде не красавица, если судить по портрету. Хотя многие из тех, кто ее видел, твердили, что госпожа Керн была очень мила. Александр I, танцевавший с ней на одном из балов в дворянском собрании, одаривал ее комплиментами. Император, знавший толк в женщинах, находил Анну Петровну очаровательной и сравнивал с королевой Луизой Прусской. А вот умом она не блистала, что многие же признавали. Ну, и ладно. Главное, Пушкина пленила. Впрочем, он за многими волочился. Шелест женских платьев сводил поэта с ума… Пушкин сам над собой посмеивался: «А я, повеса вечно праздный, / Потомок негров безобразный, / Взрощенный в дикой простоте, / Любви не ведая страданий, / Я нравлюсь юной красоте / Бесстыдным бешенством желаний» Да, нет, он страдал и страдал изрядно – любовные муки не оставляли. Керн вспоминала, что «он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-либо приятно волновало его. Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи». При встречах с женщинами поэт мигом вспыхивал. Однажды он был представлен миниатюрной красавице Софье Пушкиной – своей дальней родственнице. И тут же влюбился, даже собирался жениться. Ей, между прочим, он тоже посвятил стихи: «…Нет, не агат в глазах у ней, – / Но все сокровища Востока / Не стоят сладостных лучей / Ее полуденного ока». О, сколько же их было, прелестниц, удостоенных его внимания! Литературовед Петр Губер в книге «Донжуанский список Пушкина» привел имена дам, к которым поэт, скажем так, был неравнодушен (жена Наталья Николаевна – его 113-я любовь). И очень многих он не обижал своим бездействием… В каждой женщине Пушкин, как на изящном портрете отыскивал новые краски. И что-то дорисовывал. Не только в сознании, но и на своих рисунках, где «меж непонятного маранья / Мелькали мысли, замечанья, / Портреты, числа, имена, / Да буквы, тайны письмена, / Отрывки, письма черновые…» И в Керн, с которой впервые встретился в 1819 году, Пушкин узрел нечто особенное. И вообразил, Бог знает что. К тому же, сердце Пушкина, возможно, в ту пору было свободно. Анна Петровна его и наполнила. Однако со временем новые пассии поэта ее вытеснили. Остались лишь прекрасные стихи: Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты… Он засыпал ее обжигающими письмами: «Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас…», «Перечитываю ваше письмо вдоль и поперек и говорю: милая! прелесть! божественная! Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста…» При виде Керн Пушкин краснел, терял дар речи. Был то робок, то дерзок, то весел, то грустен. Он сохранил даже камень, по которому ступали ноги Анны Петровны, когда она приезжала к нему в Михайловское. Оставил на память и веточку гелиотропа, которую гостья держала в руках. Рассудок поэта мутнел от нахлынувшей страсти, слова путались: «Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т. д.» Однако Керн почти бесстрастно взирала на разгорающийся костер. Ничего, похожего на взаимность, в ее ответных посланиях нет. А Пушкин не остывал: «Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног…» «Мимолетное видение!» Вот что его ослепило! А уж потом и не видел ничего окрест. И не желал возвращаться из мира грез в реальность. Затвердил себе, как молитву: «Гений чистотой красоты!» Возможно, поэт и сам себя уговаривал – окстись, опомнись. Однако ничего с собой сделать не мог… Пушкин преподнес ей листок со стихотворным посвящением. Анна Петровна взглянула, увидела первые строки «Я помню чудное мгновенье…», и щеки ее запылали. Она собиралась спрятать подарок, но… Пушкин долго смотрел на нее и вдруг вырвал бумагу и не хотел возвращать. Насилу она выпросила стихи обратно. Отчего так? Пушкин, верно, понимал, что его пылкость не останется в тайне и в скорости о ней узнает весь Петербурга и Москва в придачу... Так и вышло. Керн вспоминала: «Стихи эти я сообщила тогда барону Дельвигу, который их поместил в своих Северных цветах. Михаил Иванович Глинка сделал на них прекрасную музыку и оставил их у себя». Ах, зачем же так, Анна Петровна?! Ведь Александр Сергеевич признавался в любви только вам, а не всему свету! …Возлюбленная Пушкина - урожденная Полторацкая. Родители ее были из состоятельного чиновного дворянства. Девушке не было семнадцати, когда ее отдали за генерала Ермолая Федоровича Керна, героя Отечественной войны. По тем временам муж был уже стариком – 52 года. Но родители Анны Петровны на возраст избранника закрывали глаза. Им льстило, что дочь станет генеральшей… Ни о каких чувствах не было и речи. «Его невозможно любить, - записала она в своем дневнике. - мне не дано даже утешения уважать его; скажу прямо – я почти ненавижу его. Мне ад был бы лучше рая, если бы в раю мне пришлось быть вместе с ним». Конечно, в замужестве ей было тоскливо. Но муж не держал ее в узде. Более того, просвещал жену, что «всякого рода похождения простительны для женщины, если она молода, а муж стар, что иметь любовников недопустимо только в том случае, когда супруг еще в добром здоровье». Сдается, что Ермолай Петрович не баловал жену ласками. И эту почетную миссию возложил на ее знакомцев. Они с радостью пользовались этой щедростью… Кстати, Пушкин написал эпиграмму, где фигурирует чета Керн: Сегодня был я ей представлен. Глядел на мужа с полчаса; Он важен, красит волоса. Он чином от ума избавлен. Если судить по поведению Анны Петровны, то нравы в начале XIX столетия были вовсе не пуританские. Начну с того, что она увлекла не единственного представителя семейства Пушкиных. В нее влюблялся и Лев Сергеевич, младший брат поэта. Сама она находилась в это время в связи с Алексеем Вульфом (своим родственником – В.Б.). Губер писал: «Среди ее поклонников, платонических и иных, мы находим поэта Д.В. Веневитинова, композитора М.И. Глинку, будущего профессора и цензора Никитенку, литератора Ореста Сомова и даже, уже в тридцатых годах, престарелого Сергея Львовича Пушкина, который на склоне лет сделался до того влюбчив, что увлекся не только самой Анной Петровной, но и подросшей к тому времени дочерью ее Екатериной Ермолаевной…» Но это далеко не весь любовный список Анны Керн… По злой иронии судьбы, когда Пушкин написал «Я помню чудное мгновенье…», Анна Петровна проказничала с упомянутым Вульфом. Однако это не мешало ей кокетничать и с соседом Вульфа - помещиком Рокотовым. Бывший супруг Анны Петровны - Ермолай Федорович писал в 1837 году, что Анна Петровна «предалась блудной жизни и, оставив его более десяти лет тому назад, увлеклась совершенно преступными страстями своими…» В обществе на нее косились, сплетничали, многие сторонились. Но она пренебрегала условностями. Брошенная в пучину страстей, она никак не могла приплыть к берегу благоденствия. В 36 лет Анна Петровна, еще не увядшая, безоглядно влюбилась в 16-летнего кадета Петербургского кадетского корпуса, своего троюродного брата Александра Маркова-Виноградского. Они жили долго и счастливо, любили другу друга, однако страдали под пятой ужасающей бедности… Пушкин прозрел лишь через несколько лет после ожесточенного, но напрасного штурма обители Керн. В письме к Алексею Вульфу в мае 1826 года он с ехидством вопрошал: «Что делает вавилонская блудница Анна Петровна?» Верно, такие слова он употребил нарочно, ибо знал про отношения приятеля с Керн… И вдруг Пушкин трубит о взятии крепости, вроде бы давно оставленной. В 1828 году он сообщает приятелю Сергею Соболевскому: «Ты ничего не пишешь о 2100 мною тебе должных, а пишешь о m-me Керн, которую с помощью Божией я на днях у…» Правда это ли придумка поэта? Бог весть. Однако биограф Пушкина Борис Модзалевский считал, что поэт выдал давно желаемое за недавно свершившиеся: «Мы допускаем полную возможность предположить, что в данном случае Пушкин написал это для красного словца; Соболевский сам ухаживал в это время за Анной Петровной, и нет ничего невозможного в том, что поэт просто хотел досадить своему приятелю, чувства к которому у него были очень неглубоки, соответствуя вполне облику этого беспутного или, по выражению самого Пушкина, «безалаберного» человека». Едва ли не в последний раз Пушкин помянул Керн в 1835 году. Как уже было замечено, с новым мужем она сильно нуждалась и пыталась подрабатывать переводами. По старой памяти Анна Петровна обратилась к Александру Сергеевичу, чтобы тот свел ее с издателями. Но написала не ему, а супруге поэта Наталье Николаевне Однако Пушкин даже не удостоил ответом просительницу. Написал жене: «Ты мне прислала записку от m-m Керн, дура вздумала переводить Занда и просит, чтобы я сосводничал ее со Смердиным. Чорт их побери обоих!..» Пора подводить итог. Анна Петровна осталась в истории лишь благодаря стихам Александра Сергеевича. Не было бы гениального Пушкина, кто бы так вспомнил о ней? Поэт признавался в любви многим, но по-настоящему любил только свою Музу… «Вечер провел у некой мадам Виноградской, в которую когда-то был влюблен Пушкин… - писал Иван Тургенев. - В молодости, должно быть, она была очень хороша собой и теперь еще при всем своем добродушии (она не умна) сохранила повадки женщины, привыкшей нравиться. Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню. Мне она показала полувыцветшую пастель, изображающую ее в 28 лет - беленькая, белокурая, с кротким личиком, с наивной грацией, с удивительным простодушием во взгляде и улыбке... немного смахивает на русскую горничную а-ля Параша. На месте Пушкина я бы не писал ей стихов...» Оставим последние слова на совести Тургенева. Любил ли он так, как Пушкин, страдал ли так? Сдается, что нет… «В полутемной комнате, в старом вольтеровском кресле, повернутом спинкой к окну, сидела маленькая-маленькая, сморщенная как печеное яблоко, древняя старушка в черной кацавейке, и разве только пара больших, несколько моложавых для своих 80-ти лет глаз немного напоминали о былом, давно прошедшем» Это один из последних словесных портретов Анны Петровны. Она была вынуждена – бедняжка совсем поиздержалась - продать письма Пушкина. Всего по пять целковых за штуку. Ее обожатель к тому времени давно истлел в могиле…