"Время драк прошло". Гарик Сукачев — о смерти, славе и новых песнях

18+. Материал содержит информацию, запрещенную для распространения среди детей. Курение и употребление алкоголя вредит вашему здоровью. В декабре прошлого года Гарику Сукачеву исполнилось 60, у него вышел новый сольный альбом — "246". А в этом году его ждет большой концертный тур по стране — от Тюмени до Краснодара. Игорь Иванович говорит, что часто врет, потому что "хорошо не соврать — истории не рассказать". Но уверяет, что в разговоре с ТАСС он ни разу не сказал неправды. О славе, постродовой депрессии и "Ольге" — Я видела, вы перед днем рождения дали какое-то огромное количество интервью. — Это ужас, да. Меня заставляли это делать. — Устаете от этого? — Безусловно, конечно. Это одна и та же говорильня. — А вам хотелось в юности, чтобы в вашей жизни было так? Бывало, что вас, например, забрали в милицию за драку (известно, что с Сукачевым такое случалось не раз — прим. ТАСС), а вы сидите и думаете: "Вот пройдет время, и вы все вспомните, кого вы в камеру посадили!" — Ну, думал ли я об этом в камерах, я уж не помню. Там надо было обжиться, постараться себе выбрать место у окна, разогнать остальных — если там алкоголики, то их разогнать очень легко. Сигареты в камере не дают, а у окна лежат бычки, устроился там — и сможешь курить. А о таких вещах там не думаешь. Я даже не помню, о чем думаешь, но точно ни о чем хорошем. Потому что все равно тебе это чем-то грозит, ты уже "на галочке", тобой интересуется участковый. Ты как бы под таким легким колпаком. Но это фигня, ты молодой, тебя это бодрит. Думал ли я, что я буду знаменитым человеком? Я в этом даже не сомневался! Мой друг юности Вячеслав Ольховцев рассказывал такую историю. Когда мы были совсем юными, у нас в Тушино была небольшая компания модных ребят и девчонок. Мы собирались у подъезда девятиэтажного дома — тогда он еще был недавно построен, красивый, бело-голубой. Просто поболтать про книжки и пластинки. Там росло дерево, и однажды мы решили на него залезть. И я с него упал. И все эти мальчики и девочки стали хохотать. Слава рассказывал так: "Гарик встал, отряхнулся, очень серьезно посмотрел на нас, и мы вдруг все замолчали. И он очень тихо и спокойно сказал нам: "Вот вы сейчас надо мной смеетесь, а я буду очень знаменитым человеком". Я сам этого не помню, но верю, что так и было. — В вашей биографии "Путь Горыныча" рассказывается, что вы заработали первые большие деньги в 1988 году. Что на них можно было купить? — А ничего нельзя было купить, полки магазинов были абсолютно пустые. С деньгами ничего нельзя было сделать, только пропить, прогулять и ребенка наконец-то накормить. Потом вы еще не забывайте — это молодость. Молодость прекрасна тем, что вся жизнь в кармане, деньги — пыль… Сейчас они для меня по-прежнему пыль, но теперь я знаю им цену. И отношусь к ним, безусловно, с уважением. — Как меняется жизнь, когда приходит слава? — Знакомства обрушиваются на тебя — как и девушки — как снежный ком. Ты не можешь пройти по улице, ты не можешь войти в подъезд, тебе звонят с утра до ночи, жена волнуется… С одной стороны — это круто. С другой — иногда кое-кому даже по роже приходится давать. Но проходит время и становится проще. Та молодежь, которая тебя слушала, вырастает и слушает уже Валерия Меладзе, Аллу Пугачеву… Я не в уничижительном смысле, просто они перестраиваются. И в подъезде уже никто не стоит. Но все равно, ходя по улицам, ты по несколько раз в день с кем-то фотографируешься. На самом деле это клево, почему нет. Мне нравится. — Ваша жена выходила замуж за молодого музыканта… — Нет, она выходила замуж за молодого оболтуса и лоботряса. Я уверен, что моя прекрасная теща Раиса Александровна была крайне не рада этому союзу. Не такой судьбы она хотела своей дочке. Я говорю теперь как папа, моей дочке скоро 16 лет, я понимаю Раису Александровну. Я с Олей познакомился, когда ей было 14. — Вот она выходила замуж за "оболтуса", а оказалась женой рок-звезды. Как ей это было? — Для наших жен это было ровно так же, как для нас. Они шли через тернии к звездам. Это были наши девочки, вот и все. [Рок-музыкант] Саня Скляр очень правильно сказал в каком-то из интервью по телеку: "Наши жены — это жены декабристов". Или их можно сравнить с женами мальчишек, младших лейтенантов, которые заканчивают военные училища, а дальше становятся маршалами или генералами. Пройдя и войны, и невзгоды, и переезды, и бытовую неустроенность. Это верные подруги. — А песни о любви в первый раз поются жене или коллегам-музыкантам? — Когда-то, очень давно, когда она была моей девочкой, все новые песни я пел сначала ей, конечно. Потом, когда родился наш сын Саня… У вас есть дети? Это физиологический процесс, называется теперь — постродовая депрессия. В моей молодости никто не знал этого словосочетания. Став старше, я начал это понимать. Женщина переключается на ребенка полностью. И ваши взаимоотношения встают с ног на голову. Оказывается, что в этом человеке есть черты, которых ты не видел раньше. И, между прочим, браки из-за этого часто распадаются. Чаще всего — потому что мужчины не понимают, что пришла пора ответственности и это нужно как-то пережить. Знаете, вместо подгузников такие марли — и все у тебя в марлях, и руки у тебя стерты до крови, потому что ты руками стираешь. И у тебя, и у нее. В общем, это тяжелое время! Кто-то расстается, кто-то остается вместе навсегда, но жизнь и отношения железно меняются. Я долго говорю, простите. Это возрастная хрень. Раньше я говорил мало. — Мне кажется, ваша песня "Ольга" — одно из лучших признаний в любви в нашей музыке… — Ну, спасибо на добром слове. — Что сказала жена, когда ее впервые услышала? — Я не помню. Я тогда написал целую кучу песен. Мы приехали отдыхать на Куршскую косу, а там из-за погоды отрубили свет. Было очень холодно, не было света, воды, еды. Наши друзья из Калининграда узнали об этом только через три дня — мобильных телефонов еще не было. Шел нескончаемый дождь. И я сказал: "Сяду-ка, Оля, я тебе песенки писать". А потом все эти песни стали первым альбомом группы "Неприкасаемые". Они все были написаны за эти несколько дней — такая микроскопическая "Болдинская осень". Потом, когда ребята нас увезли в Калининград, мы пошли к одному нашему другу в гости. Сели на кухне небольшой компанией близких друзей. И они говорят: "Написал ты что-то?" Я говорю: "Да". И сыграл песню "Ольга". Они сказали: "Сыграй еще раз! Сыграй еще раз!" На что я ответил: "Больше я вам играть ее не буду, потому что через какое-то время по радио она вас всех з…..". Что, собственно, и произошло. О новом альбоме и смерти — А вы, когда пишете песню, обычно понимаете, что она станет хитом? — Нет, конечно, я не пишу хиты и никогда не умел этого делать! Я не поэт-песенник и не тот человек, который думает: "А создам-ка я хит". Сергей Шнуров, например, устроен именно так: "Я сделаю хит, под него будут танцевать, там будет припев, который все будут подпевать, потому что его легко запомнить". Это талант такой. Я совсем другой человек, я пишу то, что я пишу. — В 2019 году вышел ваш альбом "246". Расскажите про него? — Когда мы его закончили, я сказал: "Пожалуй, это самое крупное, что я создал за всю свою жизнь". С точки зрения драматургии, с точки зрения всего того, что есть внутри этой пьесы, которую мы называем альбомом. Я ничего подобного еще не делал, но всю свою жизнь к этому стремился. Однажды у меня это получилось в "Ночном полете", но не до конца. "246" мы делали три года, и я очень удивлен этим результатом. Он даже не превосходит ожидания… а становится каким-то уже не твоим, как будто не ты все это сочинял, не ты работал. Я рассказываю истории. Но сейчас очень часто лист бумаги с этой историей берется и выкидывается, потому что мне самому она не интересна. Она поверхностная и, наверное, ничего не родит в человеке, который ее услышит, — потому что она во мне ничего не рождает. Я не плюю в бесконечность, я делаю то, что кого-то тронет. Когда я был моложе, я, наверное, рассказывал истории чаще… Но это пора молодости. — Я думаю, это и сейчас вполне возможно… — Я знаю, я знаю. Только теперь я этого не делаю. Или стараюсь не делать. — Почему? — Ну потому что мне-то хорошо, а ей-то будет плохо. Зачем? Зачем? — Я правильно поняла, что альбом надо рассматривать как цельное произведение, а не как собрание отдельных песен? — Ну, я его так рассматриваю, потому что я старомодный. Я человек, родившийся в XX веке, и мои пристрастия не изменить. Когда я рос, я читал книги и слушал пластинки. Пластинка — это как книжка. А как мы книжку читаем? Нам нужно, чтобы нас никто не трогал. Чтобы никто не кричал из-за стенки "Иди есть курицу!", "Твой обед готов!" или "Чай пить будешь?". Нужно поставить себе кассетник или виниловый проигрыватель, налить чаю или вина, и чтобы нас никто не трогал. Вот так я отношусь к музыке, так я записываю пластинки. Пластинка — это миллиарды смыслов. Это высокое искусство. Я не говорю о том, что я делаю высокое искусство. Я в этом не сомневаюсь просто. Вообще не сомневаюсь. — Почему "246" — это главная песня альбома? — Потому что это увертюра. Увертюра создается, чтобы ввести слушателей в определенное эмоциональное состояние, прежде чем начнется большое повествование. Она является квинтэссенцией чувств, которые вложены композитором в произведение. Это то, о чем пойдет речь. Знаете, в кино есть понятие — флешбэк. Он целует ее, они бегут по берегу, а дальше следующий кадр: полгода назад он спасает ее, когда она тонет, и мы понимаем — ага, вот как, оказывается, они влюбились друг в друга. Увертюра — это такой же флешбэк, только он стоит в начале. — Для меня самая страшная песня из этого альбома — "Маленькая девочка". Откуда такие сюжеты? — Из жизни. Это одна из моих знакомых девчонок, которая в 90-е стала уличной проституткой и умерла от передозняка. Она из офигительно приличной семьи, я бывал много раз у нее дома. Ее папа умер, а мама вот так бросила. Это типично абсолютно... — Когда читаешь название "Маленькая девочка", автоматически договариваешь про себя "со взглядом волчцы". — Ну да. У меня самого такой мысли не было, но я это уже несколько раз слышал. Это же первая строчка из прекраснейшей песни "Крематория". Я вообще хотел название другое дать этой песне… Потом все-таки сказал: "Нет, "Маленькая девочка". И этим все сказано. — В песне "А кто сказал" есть строчка: "Смерть — это тоже любовь". Почему? — Это слова рабочего, которые я записал вот на этот диктофон. Мы на улице встретились. Я пьяный шел по моим любимым бульварам, где я обычно хожу, где никого нет. И ко мне подошли двое мужчин, армяне. И один о втором сказал: "Вот мой друг, он знаменитый художник. А еще он пишет стихи — прочти, прочти!" Тот застеснялся, говорит: "Гарик, может, мы мешаем?" Я: "Нет-нет, вот диктофон, давай". Там песне звучит его прямая речь. Он сказал: "У меня выставки были и в Америке, и в Армении, но в настоящее время я тружусь на стройке". Небольшого роста мужчина, в свитере, знаете, как у всех рабочих — коричневый такой, грязно-серый… И это отличная мысль! Как ее объяснить? Разве есть слова, которые могут объяснить прекрасную человеческую душу, которая наговорила тебе это на диктофон? Он говорит, а ты понимаешь, что это с тобой волшебник стоит какой-то, ангел какой-то прилетел с небес. И ты пошел дальше и больше его никогда не увидишь, а он не увидит тебя. Это же круто просто. Круто. — А сами вы думаете о смерти? — Ежедневно. Memento mori. Знаете, в "Пути самурая" написано: самурай каждый день должен проживать так, как будто он уже умер. У меня не получается — я весь из страстей. Я хочу быть самураем, хочу быть человеком чести до конца, но у меня не получается. Но я думаю о смерти всегда. — Со страхом или нет? — Скорее нет, чем да. Но это тема не для печати. Если б мы с вами были близкими приятелями и нам нечего было бы друг от друга скрывать, или мы бы чуть-чуть побольше выпили и у нас бы языки развязались — тогда мы с вами на эту тему поболтали бы. А так… Есть русская поговорка "Не буди лихо, пока оно тихо". Старайтесь миновать таких разговоров, это довольно опасная зона. О таких вещах лучше не говорить вслух. И старайтесь не открывать свою душу незнакомцам. — Вот незнакомец на улице открыл вам душу на улице — и родилась песня. — Дело в том, что я тот незнакомец, который и должен был встретиться на его пути. Я фаталист. Это как с Аннушкой, которая разлила подсолнечное масло. Но бывает, что человек открывает душу, а потом она уничтожена и растоптана навек. Вот так. Мы с вами на философские темы стали беседовать! Это не похоже на интервью о дурацкой музыке. — Почему о дурацкой? — Ну это так. В кавычках — "дурацкой". О молодежи и каверах — У наших молодых музыкантов есть "что-то такое, чем взрывают мир" (строчка из песни "Все это рок-н-ролл" группы "Алиса" — прим. ТАСС)? — Задавая этот вопрос, вы сами знаете на него ответ. Если бы был какой-то гений, мы бы о нем слышали. Хотя бы фамилию и имя. Мало кто слушал [Альфреда] Шнитке и мало кто мог даже до конца его послушать, потому что это тяжелая работа. Но все о нем знали. Даже где-то в далеком колхозном клубе говорили: "Да, Шнитке, композитор, мы слышали". Вот это — явление… Но не существует обделенных поколений и веков. Всегда рождаются новые непримиримые, всегда рождаются новые гении. Сейчас время говорильни. Везде говорят — в интернете, по телеку. А ведь во все времена говорили про молодежь. Одна и та же волынка: что это потерянное поколение. Вспомните [Евгения] Базарова, вспомните "Героя нашего времени". "Теперь молодежь не та, а вот в наше время…" — это вечное переливание из пустого в порожнее. Я как раз не из тех, кто так к этому относится. Наверное, потому что я — ну правда! — не чувствую себя на эти дурацкие цифры. Вот честное слово. Я говорю, что это ошибка во временном континиуме, со мной что-то не так произошло. — Вы несколько лет назад исполняли песню "Ольга" в шоу "Голос" с двумя молодыми участниками. Я читала комментарий под видео: "Гарик сам тащится от этого". Есть кайф, когда кто-то поет вашу песню? — Нет, я спокоен. Это приятно, но никакого кайфа у меня нет. Ну вас же если по головке погладить, то вам приятно? Приятно. И мне приятно. Несколько лет назад была такая передача на Первом канале — "Достояние республики". Они сделали выпуск, посвященный мне, и я впервые слушал, как мои песни поют другие группы. Честно говорю — я испытывал какой-то шок. Я знал, что так будет, но это было так неожиданно! И несколько неловко. — Как будто хвалят? — Ну, наверное, да, как будто хвалят. Я вообще всегда, когда еду в машине и слышу свою песню по радио, переключаюсь на другую станцию. Я не люблю это слушать. Я так устроен просто. — Как будто это что-то интимное? — Да черт его знает, не нравится — и все! Найдите мне психиатра, он все объяснит. О драках, обманах и пьяных концертах — У вас сейчас очень насыщенная концертная программа… — Не-а. Видите, мы с вами сидим, я ни черта не делаю. — Ну как же, в марте несколько концертов с небольшими интервалами — Пермь, Екатеринбург, Челябинск… — Впереди у нас — насыщенная программа, да. Это хорошо. Наконец-то. Я устал сидеть и ни черта не делать. Хотя мы каждый день что-то делаем, но мне уже хочется как-то пошалить. — Как раз хотела спросить: вы не устаете от такой программы? — Конечно, мы все устаем. Но я всегда говорю: это спорт высоких достижений. Ты устаешь как собака — но ты все делаешь, чтобы устать как собака. Я говорю нашему саксофонисту: "Володя, ты должен выдувать из себя все легкие. Вот так я хочу, чтобы ты играл". Это очень тяжело, это тяжелый физический труд, от которого ты потом два дня отходишь. Но это очень кайфово и очень бодрит. — Вы говорите, что от концерта надо "отойти" — то есть той концертной жизни с алкоголем и развлечениями, которая была прежде, уже нет? — Нет. В молодости это было офигенно, а теперь это несбыточная мечта. Иногда я говорю ребятам: давайте сделаем два концерта, как в молодости — в ж… пьяные. Снимем четыре вагона, отыграем в Москве, а потом сядем в эти вагоны с целой кучей девчонок-"группиз" и поедем в Питер. Будем ехать, бухать, орать песни и очухаемся только после концерта в Питере, когда уже вернемся домой. Вот было бы здорово! Но я понимаю, что это уже только мечты, всему свое время. Теперь уже или одно, или другое. — Когда и из-за чего вы в последний раз дрались? — Это было очень давно! Вспоминаю один случай 20 с лишним лет назад. Человек докопался до моего близкого друга, они оба были пьяные. Я ему говорил: "Пожалуйста, отойди, мы разговариваем, я тебя очень прошу…" Несколько раз попросил, потом пришлось его поубивать. Я много дрался в молодости и никогда этим не гордился. Просто у меня очень вспыльчивый характер. Хотя любой из тех, кто со мной работает, вам скажет, что в работе я себя держу в руках и никогда не повышаю голос. Но это не отменяет того, что в жизни я вспыхиваю как спичка. Но сейчас я уже не хочу драться ни с кем. Время драк прошло. Даже физиологически. Когда мне было за 40 — а это уже представляете, как давно? — я занимался боксом, просто для себя. И мой тренер Алексей мне сказал: "Слушай, давай-ка бросай все это дело, ты перестал видеть. Вдруг я пробью тебя невзначай — а я не хочу, чтоб страна потеряла национальное достояние". Так и сказал, дословно. "Перестал видеть" — значит, ты не видишь ту секунду, когда человек, который был от тебя на расстоянии вытянутой руки, оказался прямо перед тобой. Для тебя время ускорилось, ты спортивно стареешь. И я перестал заниматься боксом. — Какое у вас любимое место в Москве? — Бульвары — начиная от Цветного и дальше в сторону Хитровки. И все переулки Хитровки. — Сколько раз за наш разговор вы соврали? — Соврал? К сожалению, ни разу, по-моему! Просто наш разговор не был веселым. Если б был веселым — конечно, я бы прихвастнул, соврал бы с удовольствием. Потому что я это делаю очень ловко и здорово. Беседовала Бэлла Волкова