Коронавирус: уроки одиночества из истории

Когда в 1623 году поэт Джон Донн был поражен внезапной инфекцией, он сразу же оказался один – даже его врачи покинули его. Опыт, который длился всего неделю, был невыносимым. Позднее он писал: «Как болезнь – величайшее страдание, так и величайшее страдание болезни – одиночество». Сейчас трудно поверить, но до относительно недавнего времени одиночество – или опыт одиночества в течение значительных периодов времени – воспринималось как смесь страха и уважения. Он имел тенденцию ограничиваться закрытыми религиозными орденами и, таким образом, был привилегированным опытом мужской элиты. Изменение было приведено в движение Реформацией и Просвещением, когда идеологии гуманизма и реализма утвердились, и одиночество медленно стало чем-то, что каждый мог время от времени приемлемо искать. Большинство людей на Западе в настоящее время привыкли к какой-то регулярной форме одиночества – но реальность блокировки делает этот опыт гораздо более экстремальным. Ученые последние несколько лет исследовали историю одиночества, изучая, как людям в прошлом удавалось уравновесить общественные связи и уединенное поведение. Это никогда не казалось более актуальным. Возьмите пример своего собственного сообщества, и он наверняка отразит состояние многих сообществ. Кризис COVID-19 побудил нас использовать новые технологии для оживления старых социальных сетей. Когда мы начинаем соглашаться с блокировкой, важно понимать, какие ресурсы находятся в нашем распоряжении для того, чтобы справиться с принудительной изоляцией. История может помочь с этой задачей. Это может дать ощущение перспективы опыта одиночества. Одиночество стало широко распространенным и ценным условием в недавнем прошлом. Это дает некоторую поддержку нашей способности выдержать блокировку COVID-19. В то же время одиночество, которое можно рассматривать как неудавшееся одиночество, может стать более серьезной угрозой для физического и психического благополучия. Эта неудача может быть душевным состоянием, но чаще всего является следствием социальных или институциональных сбоев, над которыми индивид почти или совсем не контролирует. Пустынные отцы В начале современной эры одиночество рассматривалось со смесью преувеличенного уважения и глубокого опасения. Те, кто вышел из общества, подражали примеру отцов пустыни четвертого века, которые искали духовного общения в пустыне. Святой Антоний Великий, например, который прославился в биографии святого Афанасия примерно в 360 году н.э., отдал свое наследство и отступил в уединение у реки Нил, где прожил долгую жизнь, живя на скудной диете и посвящая свои дни молитве. Ищут ли они буквальную или метафорическую пустыню, одиночество святого Антония и его преемников обращалось к тем, кто ищет душевного спокойствия, что они больше не могли найти в коммерческой драке. Таким образом, одиночество было задумано в рамках определенной христианской традиции. Отцы пустыни оказали глубокое влияние на раннюю церковь. Они провели бессловесное общение с молчаливым Богом, отделяя себя от шума и коррупции городского общества. Их пример был узаконен в монастырях, которые стремились объединить индивидуальную медитацию со структурой рутины и власти, которая защитила бы практикующих от умственного краха или духовного отклонения. В более широком смысле практика отступления считалась подходящей только для образованных мужчин, которые искали убежища от разрушительного давления урбанизированной цивилизации. Уединение было возможностью, как швейцарский врач и писатель Иоганн Зиммерманн, положили его для «самостоятельного сбора и свобод». Однако женщинам и менее обеспеченным людям нельзя доверять свою собственную компанию. Считалось, что они уязвимы для непродуктивного безделья или разрушительных форм меланхолии. (Монахини были исключением из этого правила, но настолько пренебрегали, что в законе об освобождении католиков 1829 года, который конкретно криминализировал монахов и монастыри, вообще не упоминалось о монастырях.) Но со временем реестр рисков одиночества изменился. То, что когда-то было практикой закрытых религиозных орденов и привилегированного опыта мужской элиты, стало доступно почти каждому на определенном этапе их жизни. Это было приведено в движение двумя событиями Реформации и Просвещения. Социальный Бог Отношение изменилось к тому времени, когда Донн, поэт и декан собора Святого Павла, был поражен этой внезапной инфекцией и оставлен всеми и вся. Он писал, что инстинктивная реакция здоровых на страдавших ничего не сделала, кроме как усилила его страдания: «Когда я болен и могу заразить, у них нет лекарства, кроме их отсутствия и моего одиночества». Но он нашел утешение в особенно протестантской концепции Бога. Он видел высшее существо как принципиально социальное: «В Боге множество людей, хотя есть только один Бог; и все его внешние действия свидетельствуют о любви к обществу и общению. На небесах есть ордена ангелов и армии мучеников, и в этом доме много особняков; на земле, в семьях, городах, церквях, колледжах, во множественном числе». Это чувство важности сообщества было в основе философии Донна. В книге «Медитация 17» он написал самое известное утверждение о социальной идентичности человека на английском языке: «Ни один человек не является островом, сам по себе; каждый человек – это часть континента, часть главного». В католической церкви традиция монашеского уединения по-прежнему была предметом периодических обновлений, особенно в эпоху с основанием в 1664 году во Франции ордена цистерцианцев строгого обряда, более известного как трапписты. В стенах монастыря речь была сведена к абсолютному минимуму, чтобы покаявшиеся монахи имели величайшую возможность молчать. Был разработан сложный язык жестов, чтобы позволить монахам заниматься своими повседневными делами. Но в Британии работа Томаса Кромвеля опустошила замкнутые ордена, и традиция духовного отчуждения была вытеснена на обочину религиозного обряда. В эпоху, последовавшую за мучениями Донна, Просвещение еще больше подчеркнуло ценность общительности. Личное взаимодействие считалось ключом к инновациям и творчеству. Разговор, переписка и обмены внутри и между населёнными пунктами, бросали вызов структурам унаследованных суеверий и невежества и стимулировали исследования и материальный прогресс. Может возникнуть необходимость уйти в шкаф для духовной медитации или устойчивых интеллектуальных усилий, но только как средство лучшей подготовки личности к участию в прогрессе общества. Длительное, необратимое одиночество стало рассматриваться по существу как патология, причина или следствие меланхолии. Распространение одиночества К концу 18-го века началась реакция на эту общительность. Еще больше внимания, даже в протестантских обществах, стали уделять традиции отшельников в христианстве. Романтическое движение делало упор на восстанавливающие силы природы, которые лучше всего встречались в одиночных прогулках. Писатель Томас Де Куинси подсчитал, что при жизни Уильям Вордсворт на равных ногах прошел 180 000 миль по Англии и Европе. Среди шума и загрязнения урбанизированных обществ периодическое отступление и изоляция стали более привлекательными. Одиночество, при условии, что оно свободно обнимается, может восстановить духовные энергии и возродить моральную перспективу, искаженную необузданным капитализмом.