"Въезд в Москву запрещен, я заперт в Болдине": как русские писатели переживали карантин
Александр Пушкин Пожалуй, самый известный классик русской литературы, побывавший в вынужденной изоляции. В сентябре 1830 года Александр Сергеевич отправляется в родовое имение Пушкиных Болдино в Нижегородской губернии, чтобы вступить во владение деревней Кистенево, выделенной ему отцом по случаю предстоящей женитьбы на Наталье Гончаровой. Пушкин очень спешит, планирует закончить все дела за пару недель и вернуться к невесте в Москву, но карантин, введенный в столице из-за эпидемии холеры, вынуждает его остаться в Болдине на всю осень. Поэт в отчаянии: он два года добивался Натальи Николаевны, однажды уже получил отказ, и вот теперь, когда родители наконец согласились на их брак, свадьбу приходится отложить. Он также волнуется за судьбу любимой, которая остается в эпицентре эпидемии. Пушкин даже подумывает о побеге в Москву и пишет об этом невесте: "Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? Нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и, право, не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать". В Болдине любящий веселые компании Пушкин проводит время в изоляции и одиночестве, но тут не заслуга его дисциплинированности, просто общаться в усадьбе не с кем. В том же письме невесте от 11 октября 1830 года он рассказывает о своей жизни в деревне: "Что до нас, то мы оцеплены карантинами, но зараза к нам еще не проникла. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, чего делается на белом свете и как поживает мой друг Полиньяк. Напишите мне о нем, потому что здесь я газет не читаю. Я так глупею, что это просто прелесть". Мы, конечно, знаем, что про "бумагомарательство" Пушкин лукавит: в это время он пишет стихи и прозу, создает свои сказки, "Повести покойного Ивана Петровича Белкина", поэму "Бесы", цикл пьес "Маленькие трагедии", заканчивает роман в стихах "Евгений Онегин". Дорогу на Москву откроют только 27 ноября 1830 года, Пушкин вернется к своей невесте и обвенчается с ней 2 марта 1831 года, а три месяца, проведенные в Болдине, ставшие самой плодотворной порой в творчестве поэта, войдут в историю под названием Болдинская осень. Василий Жуковский Тот же холерный карантин поэт, литературный наставник и старший друг Пушкина Василий Жуковский встретил в Петергофе в составе императорской свиты: Василий Андреевич был учителем царевича Александра Николаевича, будущего императора Александра II. В письмах он успокаивал близких и друзей, уверяя, что холера свирепствует в столице, а в Петергофе безопасно, рассказывал, что даже выходит с детьми на прогулку. Следующим летом и осенью в Петербурге случилась новая вспышка холеры, и на сей раз соседями Жуковского оказались Пушкин с женой. Василий Андреевич в этот период много пишет, о чем Пушкин упоминает в письме Петру Вяземскому 3 сентября 1831 года: "Жуковский все еще пишет; завел 6 тетрадей и разом начал 6 стихотворений; так его и несет. Редкий день не прочтет мне чего нового; нынешний год он, верно, написал целый том. Я начал также подристывать; на днях испразнился сказкой в тысячу стихов (поэт имеет в виду "Сказку о царе Салтане" — прим. ТАСС), другая в брюхе бурчит. А все холера..." Творческая интеллигенция, переживавшая карантин в пригороде столицы, не сидела в изоляции: из воспоминаний фрейлины императорского двора Александры Смирновой-Россет известно, что Пушкин, его жена, Жуковский, приближенные императора постоянно общались: "Часть лета 1830 года мы провели в Петергофе, а потом в Царском Селе до сентября. Тут уже мы часто видались с Жуковским; в 1831 году в Царском мы видались ежедневно. Пушкин с молодой женой поселился в доме Китаева, на Колпинской улице. Жуковский жил в Александровском дворце, а фрейлины помещались в Большом дворце. Тут они оба взяли привычку приходить ко мне по вечерам, то есть перед собранием у императрицы, назначенным к 9 часам. Днем Жуковский занимался с великим князем или работал у себя. Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с нами, выходил на балкон и привирал всякую чепуху насчет своей соседки графини Ламберт. Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьезно спрашивал нашего мнения". Николай Гоголь Еще один классик, попавший в этот холерный карантин, — Николай Гоголь. Эпидемию он пережидал в Петербурге и жаловался своим друзьям на невыносимую скуку. Александру Пушкину он пишет: "В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны, и знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою". А в письме Жуковскому иронизирует: "Карантины превратили эти 24 версты (из столицы в Царское Село — прим. ТАСС) в дорогу из Петербурга на Камчатку". Впрочем, карантин не мешал Гоголю хлопотать об издании своих книг и ходить по типографиям. В том же письме Жуковскому от 10 сентября 1831 года он пишет: "Насилу я только мог управиться со своею книгою и теперь только получил экземпляры для оправления вам. Сколько хлопот наделала мне эта книга! Три дня я толкался из типографии в цензурный комитет, из цензурного комитета в типографию и, наконец, теперь только перевел дух". Федор Тютчев Спустя семь лет большая вспышка холеры происходит в Германии. Ее застает поэт Федор Иванович Тютчев: он находится в Мюнхене на дипломатической службе в должности внештатного атташе Российской дипломатической миссии. Говоря современным языком, Тютчев вел себя на карантине плохо: выходил в город, не слишком серьезно относился к болезни и жаловался в письме родителям на скучный Мюнхен: "Холера, несмотря на частые случаи заболевания, не произвела на нас ни малейшего впечатления. За последние шесть лет разговоры о ней прожужжали мне уши, и ее присутствие в Мюнхене не прибавило ей в моих глазах ничего нового. Я более чувствителен к ее косвенным последствиям. В Мюнхене, где никогда не было слишком много развлечений, теперь так уныло и так скучно, что трудно себе представить. Как если бы человек, и так-то тупой и угрюмый, да еще стал бы страдать мигренью. Ожидали, что будут какие-либо празднества по случаю приезда короля Оттона и его молодой жены, но холера помешала им прибыть в Мюнхен". Во время карантина у Тютчева бурный роман с одной из самых блистательных дам мюнхенского света — баронессой Эрнестиной Дернберг. Она на десять лет младше его жены Элеоноры, красива и очень умна. Узнав об этой связи, супруга Тютчева попытается покончить с собой и ударит себя в грудь ножом: она выживет, муж пообещает порвать с любовницей, и весной 1837 года они вернутся в Россию. После отпуска Тютчев оставит семью дома и отправится на службу в Турин, где возобновит общение с Эрнестиной. Весной 1838 года жена с детьми отправится к Тютчеву в Италию, но в пути пароход "Николай I", на котором они плыли, загорится. Пассажиров спасут, но пережитое нервное потрясение серьезно подкосит здоровье Элеоноры. Она умрет спустя три месяца, Тютчев за одну ночь у гроба жены поседеет, но через год женится на Эрнестине. Спустя еще 11 лет в жизни поэта появится еще одна женщина — Елена Денисьева, годящаяся по возрасту ему в дочери: связь с ней, несмотря на брак с Эрнестиной, будет продолжаться 14 лет, до смерти Елены от чахотки в 1864 году. Антон Чехов Русский писатель и драматург стал не только свидетелем одной из сильнейших вспышек холеры XIX века, но и активно боролся с болезнью. Летом 1892 года он добровольно вызывается работать с больными. На что председатель Серпуховской управы отвечает ему: "М. Г. Антон Павлович! Кн. С. И. Шаховской довел до сведения Серпуховского Санитарного Совета письмо Ваше, выражающее готовность послужить земству в случае появления холерной эпидемии в Серпуховском уезде. Выслушав это желание Ваше прийти на помощь в трудную минуту борьбы со страшной угрожающей нам опасностью, Серпуховской Санитарный Совет просил меня выразить Вам за такое столь ценное для нас предложение искреннюю и глубокую благодарность". Чехов оказался не только хорошим врачом, но и отличным организатором: он открывает больницы и бараки для зараженных, хлопочет о медикаментах и просит денег у местных богачей на медный купорос, хлорку и "всякую пахучую дрянь" для обеззараживания, потому что у земства даже на это нет средств, проводит просветительскую работу среди полуграмотного населения. Чехов уже болен чахоткой и знает об этом, работа во время эпидемии выматывает его, но он не опускает руки. В письме своему издателю Суворину в августе 1892 года он пишет: "В Москве и под Москвой холера, а в наших местах она будет на сих днях. Я одинок, ибо все холерное чуждо душе моей, а работа, требующая постоянных разъездов, разговоров и мелочных хлопот, утомительна для меня. Писать некогда. Литература давно уже заброшена, и я нищ и убог, так как нашел удобным для себя и своей самостоятельности отказаться от вознаграждения, какое получают участковые врачи. Мне скучно, но в холере, если смотреть на нее с птичьего полета, очень много интересного. Похоже, будто на холеру накинули аркан. Понизили не только число заболеваний, но и процент смертности. В громадной Москве холера не идет дальше 50 случаев в неделю, а на Дону она хватает по тысяче в день — разница внушительная. Мы, уездные лекаря, приготовились; программа действий у нас определенная, и есть основание думать, что в своих районах мы тоже понизим процент смертности от холеры. Помощников у нас нет, придется быть и врачом, и санитарным служителем в одно и то же время; мужики грубы, нечистоплотны, недоверчивы; но мысль, что наши труды не пропадут даром, делает все это почти незаметным". Под опекой Чехова оказываются крестьяне 25 окрестных деревень, рабочие с четырех фабрик и насельники одного монастыря. Благодаря стараниям Чехова в уезде было мало заболевших и погибших от инфекции, в то время как в соседних уездах гибли тысячи людей. К сожалению, в этот период Чехов почти не пишет — он слишком занят на своей основной работе. Как он сам говорил: "Медицина — моя законная жена, а литература — любовница". Карина Салтыкова
