Владимир Мишуков: «Женщина и мужчина в равной степени нуждаются в нежности, понимании и сочувствии»

Звезда «Содержанок» — о триумфальном возвращении в профессию, звании секс-символа и дружбе с Андреем Звягинцевым Долгое время Владимир Мишуков рассматривал, изучал людей в объективе своего фотоаппарата, а теперь сам стал объектом пристального внимания. Он мечтал стать актером с детства, окончил РАТИ, но вернулся в профессию лишь спустя много лет — зато с каким триумфом! Его работы называют эротичными, провокационными, и он не стесняется говорить о вещах, которые, что называется, находятся ниже пояса. Увы, любителей «клубнички» ждет разочарование: все оказывается гораздо тоньше, глубже, но интереснее. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера». — Владимир, вы — один из самых известных фотографов Москвы, снимали звезд, сотрудничали с глянцем; как ощущаете себя по другую сторону баррикад? — Абсолютно органично. Я пытаюсь честно делать свою работу, приятно, что ее ценят и есть отклик. Вообще, не мыслю такими категориями, как селебрити, звезда, — ни тогда, ни сейчас. Есть живое общение с живым человеком. — Но у вас большой профессиональный опыт. Наверняка в те моменты, когда снимают уже вас, хочется что-­­то подсказать, поправить?.. — Не то слово! Ощущаю себя будто из позапрошлого века. Сейчас все подчинено очень быстрому темпоритму, почти нет места созерцанию. Современный метод работы отличается от того, когда я взаимодействовал с журналами как фотограф. Аналоговое мышление уступило место цифровому, и все ускорилось в разы. Кстати, расшифровка интервью подчас тоже производит на меня неизгладимое впечатление, потому что, как мне кажется, разговор был насыщенным, полным, а остается от него лишь малая часть. Когда меня фотографируют, я настроен доброжелательно, но критично. Готов сам подвинуть штатив со светом, если вижу, что человек до конца не чувствует ни меня, ни природу света, ни гармонию момента. Притом что есть мастера, с которыми безусловно приятно работать, мы находимся в творческом тандеме. Например, Ольга Тупоногова-­­Волкова. — Ваши собственные съемки остались в прошлом? — Да. Хотя недавно журнал «Мари Клэр» попросил меня сделать нашу совместную фотосессию с Ольгой Сутуловой: мы брали друг у друга интервью. Я сначала отнекивался, ссылаясь на отсутствие азарта, но потом все-таки согласился. В итоге сделал несколько снимков, что для журнала оказалось выгодным приобретением: в свое время я был высокооплачиваемым фотографом, а тут они бесплатно получили четыре полосные фотографии. Стилист, как обычно, привез на площадку штук двадцать луков, я посмотрел на все это, сказал: «Оля, раздевайся» — и сфотографировал ее обнаженной по пояс. — Достигнутый высокий профессиональный уровень позволяет в принципе чувствовать себя увереннее и в другой сфере? — Знаете, нет. У Бродского есть выражение: «Ибо не существует другого противоядия от низости человеческого сердца, кроме сомнения и хорошего вкуса…» По поводу вкуса — не знаю, а вот сомнениями переполнен. Мастерство само по себе прекрасно, но когда дело касается творчества, профессиональные навыки могут оказаться губительными для открытия чего-­­то нового, неизведанного. В театральном институте мой мастер говорил, что мы должны научиться выходить на сцену в тысячный раз, как в первый. Для этого необходимо, чтобы все твои органы чувств были включены и задействованы в творческом процессе. В этом смысл и интерес. — Почему актерская профессия заинтересовала вас сейчас, а не двадцать пять лет назад, когда вы закончили РАТИ? — Я мечтал быть актером с раннего возраста. Благодаря моей удивительной учительнице по литературе Софье Юрьевне Дубновой я стал посещать Центральный детский театр, где были так называемый Клуб искусств и театроведческая секция. У нас была возможность бесплатно смотреть и обсуждать спектакли не только в этом театре, но и других, казавшихся тогда недосягаемыми: «Ленком», Таганка… Но окончательно желание стать актером сформировалось после просмотра фильма Сидни Поллока «Тутси» с Дастином Хоффманом в главной роли. Я посмотрел его больше двадцати пяти раз. Недавно мой близкий друг, арт-­­дилер современного искусства Эрик Шлоссер, живущий во Франции, подарил мне плакат 1982 года, который висел тогда в американском кинотеатре в штате Аризона. Это дорогой для меня подарок. Теперь он у меня дома и радует глаз. В театральном институте я учился у выдающегося педагога Владимира Наумовича Левертова. Это был его первый собственный курс, поэтому он относился к нам с особым трепетом. После выпуска меня приглашали в несколько театров, я немного поработал, но испытал разочарование. Наверное, выпорхнув из-­­под крыла мастера и оказавшись рядом с другими людьми, я осознал, что они занимаются совсем не тем, что было сопряжено с моей мечтой, и быстро потерял к этому интерес. На тот момент я уже был женат, родился ребенок, а на дворе стояли те самые девяностые. Приходилось как-­­то зарабатывать деньги. У меня была видеокамера, и я начал снимать детские утренники, свадьбы… — А я думала, вы заговорите о том, что сейчас, когда накоплен интересный жизненный опыт, вам уже есть что сказать в актерской профессии. — Знаете, мне и тогда было что сказать. Наверное, в меньшей степени, чем сейчас. Но, догадываюсь, вы зададите вопрос: «А что же вы хотите сказать?» И, надеюсь, не попаду в ловушку. Высказывания эти не всегда носят прямой вербальный характер — есть какие-­­то внутренние накопления, размышления, которые выразимы через эмоции или пластику. Но и тогда, когда я занимался фотографией, и сейчас мне интересны природа человека, мир внутри него и вокруг. На мой взгляд, искусство в целом призвано размягчать сердца: на эмоциональном уровне вы подключаетесь к происходящему на сцене или на экране и начинаете сопереживать героям. У актера есть определенная задача: воплощая того или иного персонажа, стирать стереотипные границы, которые мешают нам быть восприимчивыми друг к другу. Вы как зритель начинаете испытывать эмпатию к человеку старше или младше вас, вашего или не вашего пола, другой национальности, социальной группы, религии… Это те различия, к которым обычно апеллируют люди на государственном уровне, создавая непримиримые противоречия, дабы управлять массами. Таким образом они лишают человеческую природу той степени свободы, в которой она нуждается, чтобы развиваться. Актер, как мне кажется, призван транслировать идею безграничности. Вы вправе полюбить женщину, мужчину или человека, который еще только в поисках своей сексуальной идентичности, — и это ваше личное дело. Абсолютной любви наплевать, какого вы пола, социального происхождения, вероисповедания, национальности и так далее. Вот что мне интересно исследовать в актерской профессии. Я могу играть кого угодно, самого отвратительного исторического персонажа, но мне важно вызвать у вас как у зрителя притяжение, сочувствие, сопереживание. В профессию я вернулся в 2011 году, с картинами «Зимний путь» и «Дочь»; в одной сыграл врача­­гомосексуала, в другой — православного священника. Тем самым обозначив дуализм своего творческого кредо. Мир не делится на черное и белое, положительных и отрицательных героев. Природа человеческая сложна и многообразна, и с этими принципами я подхожу к любой роли. — Максимализм вам не был свой­­ствен даже в юности? — Был, всегда. Я же воспитан в тоталитарном государстве, носил пионерский галстук. У меня были хорошие учителя, но всем им в той или иной степени было свой­­ственно неприятие других систем, иного мышления, и я тоже этим был заражен. То есть если театр — то только в области сердца, ни в коем случае живот или, упаси боже, ниже живота. Двадцать пять лет назад я бы, наверное, только и существовал в верхней плоскости. Сейчас, проводя своего рода эксперимент, я исследую все свой­­ства человеческой природы. Как вы уже, наверное, заметили, в своих работах и «про это» я стараюсь говорить максимально естественно. — Недаром вам уже присвоили звание нового секс-­­символа. Есть поговорка: «Скажи мне, кто твой друг — и я скажу, кто ты». Ваш близкий друг — Андрей Звягинцев, которого считают одним из самых мрачных режиссеров современности… — Возможно, кто-­­то считает. Но мы сейчас говорим про режиссера Андрея Звягинцева или?.. — Человек он не такой? — Вы знаете человека, который абсолютно точно повторяет себя в своих произведениях? Я же не мой герой Глеб Ольховский из сериала «Содержанки», который вызывает жгучий интерес у женской аудитории. Если бы я хотел стричь с этого дивиденды — я бы сейчас вошел в образ и интересничал. Конечно, такое финансовое состояние, как у Глеба, я никогда не заполучу, но вести себя как олигарх никто не мешает. (Улыбается.) Про Гоголя, кстати, знаете что говорили? «Скверный, злобный, сочиняет пасквили» — но сейчас мы несколько по-­­другому воспринимаем Николая Васильевича и его романы, не правда ли? Более того, многое написанное им тогда очень точно попадает в реалии нашего сегодняшнего времени, что говорит о таланте и прозорливости. Его сторонники писали, что он «проповедует любовь враждебным словом отрицанья». Я думаю, фильмы Андрея тоже заряжены этим качеством. Для кого-­­то они тяжелые и мрачные, а у кого-­­то ассоциируются с хирургической операцией, после которой становится легче. — У вас герои получаются сложными, рефлексирующими, неоднозначными. Они вполне могли бы существовать в его картинах. — Думаю, это делает честь нам обоим — но ни с одной, ни с другой стороны мы никогда не пользовались этой привилегией под названием «дружба». Есть материал, абсолютно субъективное восприятие Андреем истории и персонажа, параметры, по которым я как актер могу не вписываться в его замысел. — Вы прямо не задавали ему этот вопрос? — Нет, конечно! Зачем терять дружбу из-­­за какой-­­то ерунды? Есть другие режиссеры. Но в любом случае вопрос открыт, и, возможно, когда-нибудь наше сотрудничество случится, что потребует от нас дополнительных эмоциональных ресурсов, как это происходит, когда люди друг другу не чужие. А мы почти родственники во всех смыслах. — Были моменты, когда ваша дружба подвергалась испытаниям? — Да, но это останется между нами. — Женщина не может разрушить настоящую мужскую дружбу? Интересно, что жена Андрея стала потом вашей женой. — Я не очень хорошо понимаю определение «мужская дружба». Есть разные уровни, на котором пересекаются люди, — бытовой, рабочий, телесный, а есть тот уровень, где они взаимодействуют посредством своих дарований, предназначений, что не поддается гендерной классификации. В этом смысле наша дружба с Андреем зародилась в первую очередь именно на уровне встречи наших талантов. Мы с ним вместе прожили времена, когда наши творческие порывы никто всерьез не воспринимал, работы и денег не было, но мы, несмотря на все трудности, совершенно искренне приободряли друг друга: «Старик, ты — гений!» Так что сторонние женщины или мужчины никак не могли препятствовать нашей дружбе. К тому же никакого «любовного треугольника» не было и быть не могло. Я познакомился со своей будущей женой, когда они с Андреем были вне общения, контакта. Мы подружились с ним, когда у меня уже была семья, и нашему первенцу шел второй год. Тот факт, что Андрей когда-­­то был первым мужем моей жены, абсолютно не препятствовал нашему с ним сближению. — Вы так долго были в статусе женатого человека — как вам теперь свобода? — Вы так произнесли это слово… Вы ощущаете себя не свободной? — Семья, безусловно, толкает нас к компромиссам, отказу от каких-­­то принципов — не глобальных, но все же… — Конечно, свобода прекрасна сама по себе. Но в любой системе, ограниченной некоторыми рамками, можно выстроить жизнь так, чтобы не чувствовать себя ущемленным. Я прожил в официальном браке двадцать три года, у нас четверо детей. — Для меня это нереальная цифра… — Поэтому, может быть, вы с доверием отнесетесь к моим словам. До встречи со своей будущей женой я был настроен на свободный творческий эгоцентризм, но возникло сильное иррациональное чувство — и я нырнул в него с головой. С течением времени я нашел некое рациональное обоснование тому, почему так произошло. Это было нужно для того, чтобы принять в мир четырех новых людей — наших детей. Все наши дети — желанные, и никогда не стоял вопрос: рожать их или нет. Сейчас почти все они выросли, так что моя миссия выполнена. Я сам был третьим по счету ребенком в семье. Тогда, в советские годы, это расценивалось как «плодить нищету». Мама впоследствии рассказывала мне и старшим братьям, что некоторые родственники склоняли ее к тому, чтобы сделать аборт. Но все в ней противилось этому, она долго колебалась и в итоге решила меня оставить. Нашла поддержку в лице своей мамы, моей бабушки. А не так давно я прочитал статью, где на научном уровне обосновывалось, что человеческий эмбрион уже на ранней стадии развития способен воспринимать информацию об угрозе его жизни. И люди, над которыми висел тот самый абортивный меч, живут впоследствии с ощущением, что их не любят. Как бы к ним потом ни относились. Помню, стоило маме на короткое время куда-­­то уйти, уехать, у меня начиналась истерика: я думал, что она меня бросает. В раннем возрасте я всегда засыпал, держась за ее руку. Я очень рад, что даже тени сомнения не передал своим детям в том, что все они желанны и были рождены в любви. — Но иногда еще сложно объяснить уход из семьи. — В моем случае это слово не применимо. Есть развод, когда супруги перестают жить вместе. Но задачи, связанные с заботой о детях, они решают как цивилизованные люди. — Самому младшему сколько сейчас? — Будет тринадцать, у него синдром Дауна, поэтому по нормативам обычных людей он вечный ребенок. С ним всегда рядом кто-­­то из нас. — Недавно вы дали интервью известному еженедельнику, где подробно обсуждали тему секса и признались, что почти двадцать лет были верны жене. Это порядочность или настолько глубокое эмоциональное погружение в партнера? — Порядочность… Не очень хорошо понимаю этот термин в данном контексте. Ты живешь с человеком, который для тебя притягателен и которому притягателен ты, с которым находишься на одной волне. Потом возникает момент, когда эта связь ослабевает в силу тех или иных причин. К тому же за почти четверть века вы, безусловно, оба меняетесь — каждый внутри себя, но живете вместе и тянете эту семейную лямку… — Лямка… Вы так произнесли это слово! — Лямка — именно потому, что мы живем в очень нестабильном социуме, и существование моей семьи пришлось на такие времена, когда просто приходилось выживать. А я всегда занимался творческой деятельностью, где стабильности нет по определению, поэтому случались порой эмоциональные расстройства, особенно когда не хватало денег и что-­­то не получалось реализовывать должным образом. — Сейчас у вас, наверное, появилось много поклонниц? — У меня или моего персонажа? Думаю, при непосредственной встрече некоторое количество поклонниц, как вы говорите, сразу отсеется в силу того, что им симпатичны черты моего героя, которых у меня нет. Если бы все знали, какой я на самом деле… поклонниц бы появилось еще больше! (Смеется.) — Вам важно наличие серьезных отношений? — Не могу так сказать. Мне приходилось слышать такую идиому: «Для того чтобы ощущать себя женщиной, мне нужна рядом мужская энергия». Не кажется ли вам, что в этом заключен определенный вампиризм? Это означает, что сама по себе природа не подпитывается и расцветает, паразитируя за чужой счет. Мне, чтобы ощущать себя мужчиной и человеком, на сегодняшний момент не нужен партнер. Я самодостаточен. Мне интересно быть с самим собой — есть о чем размышлять, мечтать и претворять свои идеи в жизнь. Особенно по прошествии долгого времени, когда я участвовал в процессе рождения, созревания, становления других жизней, где я отдавал много своих сил. Для чего людям быть вместе? Давайте порассуждаем… Сегодня каждая женщина может работать, самостоятельно содержать себя и вполне органично жить без мужчины, может даже родить ребенка, не прибегая к традиционному способу оплодотворения. Я могу себе постирать, погладить одежду, приготовить еду и прочее. То есть привычная система старых патриархальных установок совместного существования на примитивном уровне уже не работает. Она устарела и требует модернизации. То, что муж — глава семьи, ведет корабль по курсу, а женщина — хранительница очага, это рудимент тоталитарного прошлого. Я и сам долго был в плену этих установок, хотя примеров полноценной семьи перед глазами не было: мои родители развелись, родители жены — тоже. Мне кажется, наступает эпоха равносущностных отношений, где никто не будет паразитировать за чужой счет и предъявлять претензии, что кто-­­то кому-­­то что­­то должен. Деление человеческой природы на сильный и слабый пол представляется мне заведомо ложным. Женщина и мужчина в равной степени нуждаются в нежности, понимании, сочувствии. Свернуться калачиком, прижаться спиной к возлюбленному, который обхватит тебя руками и прижмет к себе, — это свой­­ственно любому человеку, вне полового определения. Быть эмоционально включенным в другого человека, делиться с ним теплом, не нарушая при этом его ощущения свободы, принимая и уважая его личные особенности, — этому нам еще предстоит научиться, если мы хотим действительного развития. — Звание секс-­­символа на экране к чему-­­то обязывает в реальной жизни: диета, спорт?.. — До того как меня этим званием «наградили», я как жил наиболее органичным для меня образом, так и продолжаю. Делаю зарядку: стою пять минут в планке, отжимаюсь, подтягиваюсь на турнике, шагаю на тренажере. Все без фанатизма, в меру своих сил. Ем согласно пониманию собственного здоровья. Мне пятьдесят лет, но режиссеры редко рассматривают мою кандидатуру на роль ровесника. — Вы действительно молодо выглядите. — Это я еще давно не отдыхал (смеется), вы бы меня не узнали! Тело в актерской профессии, конечно, должно быть собранным и готовым к различным трансформациям. Преодолевать закон всемирного тяготения — прыгать, бегать, танцевать — гораздо легче, если ты легок во всех смыслах. Но все же, какой бы телесной оболочкой человек ни обладал, самое притягательное в нем, раз уж мы затронули тему секса, — это интеллект. Именно он способствует вариативности, многообразию, оригинальности и даже, если угодно, эксцентричности сексуальных отношений, благодаря которым возможно открыть в себе новые сильные чувства.