Либерализм ведет к гомосексуализму

Либеральный миропорядок, как он ныне понимается его адептами, невозможно внедрить никакими иными методами, кроме насильственных, поскольку он входит в глубочайшее противоречие с теми принципами и ценностями, которыми в обычной жизни руководствуется подавляющее большинство людей. По большому счету, еще руссоистский «добрый человек» стал родоначальником нового мира, замкнутого на себе. Почему вообще Руссо полагал, что человеческой душе от природы свойственно безошибочное нравственное чутье, позволяющее различать добро и зло? Ответ на этот вопрос очевиден: исключив божественное из сути бытийного, великий просветитель должен был обосновать природу нравственности, исходя не из ее христианских начал, а из самого человека, способного самостоятельно продуцировать истину. Собственно, либеральная идея, полагающая императивами человеческие свободу и индивидуализм, исходит из абсолютной самоценности человека, не нуждающегося в опоре на трансцендентное. Что-то похожее имел в виду Максим Горький со своей знаменитой максимой «Человек – это звучит гордо!» Путь от «доброго человека» к безраздельному торжеству человеческой самости занял несколько веков, но он был предельно логичен. Ставка Руссо на природную нравственность – это необязательный допуск мыслителя, сохраняющего еще органичную, живую связь с христианским мировоззрением. Чувствительному, робкому философу, который всю жизнь оставался ребенком, крайне сложно было вообразить себе человека жестоким, мстительным, полным произвола, слепых страстей и желания утвердить свое бесконечно господство над всем, что его окружает. Но другой философ-материалист, творивший существенно раньше своего французского коллеги – англичанин Томас Гоббс – исходил из прямо противоположного: он полагал, что человек изначально зол, и принцип, заложенный в основание миропорядка – если бы люди следовали своей природе – это война всех со всеми. Единственное препятствие, стоящее на пути всеобщей гибели – необходимость выживания больших человеческих сообществ, которые для этого создают государства и делегируют им на основании общественного договора право ограничивать собственную злую волю. Это тоже допуск, который ничем не лучше и не хуже импровизации Руссо. Если человек не является божественным творением, то мы можем предположить с одинаковой долей неуверенности, что он либо нежное и благородное существо, либо исполненная всяческой скверны душа. Только Господь способен передать ему истинное нравственное чувство, как до его прихода в этот мир, так и после – примером своего крестного подвига, безмерной любви, милосердия, жертвенности. Если же земной план жизни – это единственная плоскость человеческого существования, то рано или поздно мы приходим к выводу, что свобода человека – это право делать абсолютно любой выбор в собственную пользу – плохой или хороший зависит от того, что таковым считает изменчивое человеческое сознание. К нашему времени гоббсовский человек окончательно одолел человека Руссо, но «война всех со всеми» оказалась выведена из обихода, поскольку для сегодняшнего либерального мироощущения это слишком тревожная, психологически и сущностно некомфортная формула. В конце концов, такой воитель, обретая право выбора, становится опасен для окружающих. А либерализм считает, что права должны предоставляться в обязательном порядке. Отсюда следует вывод, что если человеческая жизнь – это область безудержной свободы или произвола, то применение этому всему следует искать не в угрожающих самому существованию человека формах, а в том, что способно принести радость и удовольствие. Однако традиционные представления о мироустройстве, укорененные в христианстве, налагают различные обременения: человек должен зарабатывать хлеб «в поте лица своего», он обязан воспитывать детей, чтить семью, преображать себя, избегая греха. В этом нет никакой солнечности, жизнь, как сумма обязанностей, не сулит услад и удовольствий. Но человек, отвязанный от необходимости, от досадной детерминанты нравственных догм, способен воспарить к чистому наслаждению. И гоббсовский воитель трансформируется в человека сексуального, когда неопасный для окружающих телесный произвол выступает на передний план, как оратория небесного восторга. И здесь путем нехитрого перебора легко находится антагонист традиционной морали. Это гомосексуальность, разрушительная для семьи, являющейся моделью человеческих отношений, основанных на любви, взаимопомощи и деятельном намерении продолжать человеческий род. Освобожденный от всех этих уз человек превращается в концентрированный сгусток сексуальности. Никакие посторонние проблемы уже не могут помещать ему обрести всю полноту счастья. Здесь мы можем уже потихонечку ставить точку. Однополая любовь и права меньшинств совсем не случайно оказались на флагах либерализма. Поиск идеального привел его к закономерному выводу: телесность, сбросившая с себя обременительные узы, страсти, ставшие вседозволенными, но не в ущерб другим – таков закономерный итог обрезанного Просвещением мироздания. В котором «человек» – это звучит гордо.