«Мы думали, он реаниматолог, а он оказался терапевтом!»: как женщина с COVID-19 умерла на руках у сына-медика

В независимое объединение журналистов «Скорая журналистская помощь» написал медик, у которого на руках умерла мать. Случилось это в Георгиевской ЦРБ. Произошедшее, считает он, можно назвать настоящим убийством. «Моя мама находилась в реанимации с диагнозом двусторонняя пневмония и умерла из-за того, что дежурный реаниматолог отказался ее интубировать, так как на самом деле он был не реаниматологом, а терапевтом», – так начиналось сообщение, пришедшее из Георгиевской ЦРБ. Автором оказался Сергей Чекалин, врач-хирург АНМО «Нефрологический центр». «Мама заболела 26 апреля, в больнице ей сделали снимки, установили правостороннюю пневмонию, назначили лечение и отправили лечиться домой. 2 мая ей стало хуже, скорая доставила ее в ЦРБ, где ее сразу поместили в реанимацию, – начал свой рассказ Сергей. – Когда я приехал, ее уже интубировали, то есть через ротовую полость вставили в трахею трубку и подсоединили к аппарату ИВЛ. Сделали рентген легких: картина была хуже некуда. Маму ввели в искусственную медикаментозную кому. В тот же вечер я связался со знакомыми реаниматологами из Ставропольской краевой больницы и попросил их помочь с программой лечения для мамы. В итоге вместе с дежурным реаниматологом подобрали программу, выбрали самую жесткую – на стопроцентном кислороде». При поступлении женщины в больницу сатурация (показатель насыщения кислородом легких) у нее почти не определялась, потом появилась — 60%, 70%. Оказалось, что в реанимации очень старый аппарат ИВЛ. «Когда главный краевой реаниматолог Александр Дьяченко увидел его по конференц-связи, у него глаза на лоб полезли. Я все время там находился. Мало того что праздники, так еще и постоянных реаниматологов не было: кто-то заболел и ушел на больничный, кто-то был на карантине. Вместо них приезжали реаниматологи из соседних городов. Как врач я понимал, что здесь ее не смогут вытащить. Я не хочу бросать тень на нашу реанимацию – там работают хорошие специалисты. Но то, что мало медикаментов, что там некому было дежурить ­– все это я своими глазами видел. Одна медсестра и одна санитарка на два поста – «грязный» и «чистый». Это как, нормально? И врач один на два поста: сначала он одевается, идет в «грязную» палату, где моя мама и еще одна женщина с ковидом. Если что-то вдруг случится, ему нужно раздеться и прибежать на «чистый» пост». Сергей, видя сложившуюся ситуацию, попросил главного врача ЦРБ Каспарова перевести мать в краевую больницу, так как в отделении нет врачей: «Главврач начал хаять и материть своих врачей-реаниматологов, что они устроили саботаж, что не хотят работать, что специально ушли. О перевозке мамы я также просил начмеда Петросова, говорил, что готов сам заплатить и за перевозку, и за медикаменты, только скажите какие. А он мне отвечает: «Сереж, дай мне хоть два миллиона, я ее все равно не спасу. Ты видел ее снимки?» И это он мне говорил 3 мая! Да, как врач я понимал тяжесть ее состояния, но краевые реаниматологи ее вели! А эти посылали меня на три буквы, иди отсюда, не мешай нам работать, хочешь быть с мамой, устраивайся к нам работать. Я был готов хоть санитаром». В итоге главврач Каспаров запретил Сергею появляться в реанимации. Более того, дежурный врач не стал связываться с краевым реаниматологом и ставить трахеостому, как тот накануне рекомендовал. «На следующий день меня пустили. Дежурный реаниматолог представился Кандауровым Андреем Борисовичем. Мы пошли к маме, я позвонил реаниматологу из краевой больницы, и полтора-два часа мы выставляли параметры: кислород сделали ей уже 57%! А сатурация была у мамы под 90 — почти норма. Состояние ее значительно улучшилось. Краевой реаниматолог спросил Кандаурова, почему не поставили трахеостому? А тот: «Я только сегодня заступил, ничего не знаю». У них же не было тогда постоянных, каждый раз пациентов лечил другой врач». Но дальше стало только хуже. А глазах у Сергея запищал инфузомат (аппарат для длительного дозированного введения лекарства) – заканчивалось вещество, вызывающее медикаментозную кому. Женщина уже пыталась сама дышать. Краевой реаниматолог закричал: «Ребята, давайте бегом, седатируйте ее!» А препарата в отделении не оказалось, санитарка побежала в главный корпус в аптеку. «Маме назначили трахеостомию. И разрешили мне быть в реанимации. Когда я туда пришел, Кандауров и ЛОР-врач Русяев уже переодевались. Русяев приготовился вводить трахеостомическую трубку в трахею, но мама же была интубирована, там уже стояла трубка. Чтобы одну трубку ввести, нужно другую вытащить, экстубировать. Русяев говорит реаниматологу Кандаурову, чтобы тот убрал трубку, и он поставит трахеостому. Засунул ее с пятой попытки, это было непросто из-за особенностей сложения мамы. Поставил, а дыхание в легкие не проводится. Еще раз поставил — не проводится. А изо рта трубку уже вытащили. Мама не дышит. Русяев говорит Кандаурову, чтобы повторно ее интубировал. На что реаниматолог говорит: «Я не умею интубировать! Я терапевт. Меня сюда поставил дежурить главный врач». Мы думали, он реаниматолог, а он оказался терапевтом! У ЛОРа глаза полезли на лоб». Через несколько минут приехал другой реаниматолог, но было поздно… «Я вышел из реанимации, сел в машину. Ко мне подошел главный врач, ни соболезнования, ничего, и спросил: «И что вы теперь будете делать?» У меня одна просьба, сказал я, сейчас у меня на глазах убили мою маму. Уберите терапевта, которого вы поставили дежурить в реанимацию, который не может даже интубировать. Потому что на моем месте сегодня может оказаться любой, который потом так же будет сидеть на лавочке и плакать. Он развернулся и ушел». На следующий день Сергей Чекалин написал заявления в прокуратуру, СКР и на сайт президента.