Александр Устюгов: «Верьте в то, что делаете!»

Популярный актер рассказал WomanHit.ru о своей работе, музыкальной группе, баре, о том, что было и что стало после карантина - Что сегодня для тебя в кино является главным? - Исключительно интерес. Потому что с возрастом все меньше остается зацепок. Ведь раньше было любопытство в чистом виде, потом это была финансовая составляющая, которая, в отличие от театра, достаточно хороша. Сейчас только интерес. Много проектов предлагают, читаю сценарии, но, если не цепляет, смело говорю «нет». И этого интереса все меньше и меньше. То ли я старею, то ли зажрался. (Смеется.) Не знаю. - «Ментовские войны» закончились, не возникает сожаления о былом? - Никаких сожалений нет. Я был первым, кто кричал о том, что их надо заканчивать после третьего сезона, потом после пятого, седьмого. И вот в одиннадцатом сезоне инициатива финала, возможно, не такого, каким он оказался в итоге, когда героя уничтожили, исходила опять от меня. Но героя все же не убили. Продюсеры ведут разговоры про продолжение, правда, это будет уже на другой платформе, скорее всего, интернетной. Я, честно говоря, даже кивнул головой, сказав, что согласен. Хотя внутренне был против этого. Но я согласился только на восемь серий. Такая договоренность у нас была еще летом. Но больше никакой информации и движений в эту сторону нет. Поэтому будет он, не будет — никто не знает. Но продюсеры, актеры, сценаристы, собравшись вместе, сказали — да. Типа, давайте попробуем поставить точку. Но внутренне боюсь продолжения, это честно. Умерла, так умерла. - Ты постоянно снимаешься, что сейчас на подходе? - Было много проектов, есть, например, «Вампиры средней полосы». Могу пока сказать только название. И все! Пока нельзя. - Понятно. - Параллельно снималась историческая драма «Белый снег», основана на реальных событиях. Там интриги, кто победит, кто нет. Фильм про Елену Вяльбе, про Чемпионат Мира, про ее пять золотых медалей. Про ее жизнь-судьбу и про судьбу сборной России по лыжам с 1994 по 1997 годы. Я играю ее тренера. Есть еще картины под названиями «Киллер», «Больница с видом или метод Михайлова». Но сейчас мы встали жестко. Встали сильно. Есть, конечно, разрешения, якобы официальные, что, ребята, снимайте, но тот список условий, который там должен выполнить продюсер перед группой — а это дистанция в полтора метра, актеры в масках, отдельные гримерки, отдельные машины, полная изоляция друг от друга — думаю, организаторы проекта на это не решатся, еще подождут. Ведь это увеличивает бюджет картины. Не в качестве, в затратах финансовых и энергетических. А для организации делают большие съемки практически невозможными. Поэтому тут тоже все сидим и ждем, что будет с российским кинематографом. Театр просто в плачевном состоянии находится. Потому что даже если с сентября мы выйдем в нормальный режим, понятно, что процесс репетиционный прерван, старые работы требуют восстановления, и весь гастрольный график, который рухнул, все финансовые обязательства, а это составляется не за неделю, расписывается на год. Сейчас я пытаюсь выставить на октябрь концерты, это я о группе. И ставки летят в сторону плинтуса, потому что люди боятся рисковать. И теперь непонятно, поедем ли мы в Сургут за те деньги, которые нам предложат. Наверное, нет, потому что железные дороги выросли, авиаперевозки тоже, и все сопутствующее будет иметь другие цены. И они будут больше. Поэтому единственное, на чем можно сокращаться, это странствующий театр, кибитка, две лошади. Куда мы придем? Мы все понимаем, что нужно снижать цену на билеты для того, чтобы вернуть зрителя. Потому что театр, давайте говорить честно, не основной продукт потребительский. Это не хлеб, не молоко. Когда люди пойдут в театр, сбросив груз своих финансовых проблемных ям, это тоже нужно будет понимать. Перспективы, с одной стороны, есть, с телика звучат радужные, но при этом ничего не происходит в эту сторону. Надо понимать, как все это будет происходить. Это все интересно, любопытно перейти эти грани, посмотреть, что получится, как поменяется зрительское восприятие. Ведь разрушено все достаточно быстро. И все вещи, про которые никто не говорит по телевизору, они встанут на рельсы в последнюю очередь. И поддержки со стороны правительства мы не ощущаем. Интересно, да, несомненно. Но интереснее будет ближе к октябрю, когда артисты прекратят жить на накопленных ресурсах своих, а они начнут таять к сентябрю. - Но актеру нужно быть всегда в форме. Скажи, ты дома репетируешь? И вообще, как готовишься к роли? - По-разному. И если раньше я мог сказать, что не готовлюсь, сегодня сказать так не могу. Проекты требуют физических усилий, поэтому необходимы походы в спортзал. Приходит понимание того, что после шести вечера следует уже воздержаться от еды. Лишний раз хлеб отложишь. Уже надо за своей внешней формой следить. И таких героев в сорок три играть все тяжелее и тяжелее. Все, что касается подготовки с точки зрения «Белого снега», например, то есть огромное количество документальных материалов, мы встречались с девочками, теперь уже женщинами, которые защищали честь России. К сожалению, моего героя, тренера, уже нет в живых. Но я встречался с его сыном. Созванивались, смотрел фотографии, слушал истории, чтобы взять характер, впитать, чтобы все было достоверно. Кухня ко всем ролям всегда разная. Но она есть. И есть метод такой, вплоть до «от обратного». Это называется, не читайте сценарий, а то на премьере будет скучно. (Смеется.) Бывает и так, что даже не читаю. Но если бы я был педагогом, студентам этого бы я не рассказывал. Нельзя. (Смеется.) Но такой метод тоже есть. - То есть ты уже не позволяешь себе многого и придерживаешься ЗОЖ? - Да, не позволяю. Можно уже даже честно заявить, я это не анонсировал, но тут, через вас, можно. Я с нового года бросил пить и курить. Для меня это важно, поскольку стаж курения 30 лет. И отказ от сигареты — это не физическая привязанность, а психологическая. Причем мощнейшая. Я понимаю, есть огромное количество просто рефлекторных состояний. Например, команда «стоп» в кадре — это тут же сигарета. Утренний кофе — сигарета. Поэтому я сейчас на морально-волевых. Бросил не плавно, а просто раз — и отрезал. Теперь ни пью и не курю, чему несказанно рад. И каждый день сам себе говорю, что я молодец. Хвалю себя. (Смеется.) - Ты стал чувствовать себя лучше? - Не знаю. Мне так кажется, потому что сейчас я в боксерский зал хожу и замечаю улучшения, но, возможно, это иллюзия. (Смеется.) Ведь в прошлом году выстоять семь-двенадцать раундов по две минутки было тяжеловато. Сейчас спокойно уже стою. Не умираю от гипоксии, не задыхаюсь. - Главное, верить в то, что делаешь! - Абсолютно! - Насколько серьезны у тебя сегодня занятия этим видом спорта, боксом? - Прям как терапия, связанная с бросанием курить, именно динамическая физическая нагрузка на все группы мышц и на легкие, в первую очередь, тут все регламентировано. Минуту отдыхаешь, три работаешь. Утро начинается с посещения зала. Я уже втянулся. Хотя, когда бросил курить, начал весить за сто кило. Интересно, в супертяже прыгать уже сложнее, больше ходишь. Но настолько это серьезно, что подумываю выступить на каких-то любительских соревнованиях. Но рядом стоят съемочные дни, поэтому позволить себе этого не могу пока. Ведь противники там серьезные. В глаз прилететь может хорошо. Особенно, когда ребята под сто килограммов, все может закончиться серьезно. Поэтому и хочется, и колется, но не решился пока. Смело можно говорить, не выходя на ринг, что, конечно же, я всех порвал бы, но на самом деле я так не думаю, потому что ребята там занимающиеся, мастера, возрастные, но в хорошей форме. - Я правильно понял, ты бросил курить и поправился? - Да, но собираюсь приходить в форму, каждый день это делаю. И потихонечку, как мне кажется, возвращаюсь. В общем, зал у меня по расписанию каждый день. - Ты ведь еще и хозяин известного питерского бара. Еще не так давно для тебя это был новый и неизвестный вид бизнеса. Сегодня уже все получается? Секретов меньше или уже нет никаких? - Секреты есть, потому что русский бизнес — это ходьба по минному полю. Непонятно, где и откуда прилетит. Какие законы примут, изобретут, что и где произойдет. Если человек начнет говорить, что знает, как это все работает, он наверняка либо выдумщик и сочинитель, либо любитель лукавить. Потому что, чем дальше, тем больше я понимаю, что это какая-то постоянно меняющаяся история. У нас нет никакой стабильности в экономике. Соответственно, Новый год, время после него, лето, наплыв туристов, погода, пошел дождь, выглянуло солнце, поменялось атмосферное давление, как сыграл «Зенит» — это все влияет на работу бара, на настроение посетителей, на то, что пьют и как. Все это нужно ловить, как серфер волну, стоять на этой доске двумя ногами. И всегда существует вариант, что ты можешь оказаться под водой. Но ничего страшного, встаешь снова на доску и поехал дальше. Поэтому я не могу сказать, что что-то познал и постиг. Нет, ничего. - Но ты ни разу не пожалел, что открыл бар, это же дополнительная нагрузка, помимо выгод? - Нет у меня такой манеры — жалеть о чем-то. Это какое-то пустое времяпрепровождение. Не нравится — закрой и иди дальше. По поводу столярки моей у меня были такие мысли. Сам себе как-то сказал, что еще год, и если так, как я себе это представляю, не пойдет, то я, наверное, махну рукой и закрою. Потому что прошлый год был тяжелый. По столярке было много потерь финансовых, психический, физических. И в какой-то момент я подумал, а стоит ли оно того? - Под столяркой ты имеешь в виду производство по восстановлению антикварной мебели? - Это и восстановление антикварной мебели, и производство своей. В общем, мысли такие приходят — психануть. Они возникают, честно говоря, раз в год. Потом становится чуть лучше, ты думаешь; вот, хорошо, потом опять выходишь в нули, потом минуса идут, и ты колеблешься снова закрываться. Нестабильность существует не только в барном бизнесе. Тут надо быть либо политиком, либо попом, тогда будет стабильность в твоей экономике. Ведь они не облагаются налогами. (Улыбается.) Правда, в связи со сложившейся обстановкой я пытался писать письма по поводу того, что мы пострадавшие, надеясь на снижение налогов, но при всех речах красивых из телевизора, выяснилось, что мы не являемся пострадавшей стороной. Хотя по призыву Путина я выплатил зарплату своим рабочим и отпустил их, думая, что нам потом с барского плеча снимут либо арендную плату на этот период простоя, либо сделают какие-то арендные каникулы, либо будет послабление в уменьшении арендной ставки. Я думал, что это будет до 2021 года. А нам скажут: ребята, выкарабкивайтесь, потому что вы сырьевой бизнес. И все, как я думал, страна прекрасно понимает значение российского производства и нас поддержит. Но выяснилось, когда всех посчитали, мы не являемся пострадавшей стороной. И аренду никто не снизил. Вот я и воюю с арендодателями, которые тоже все прекрасно понимают, но опираются на законы российского государства. В общем, я получил всего 12 тысяч рублей государственной помощи, но как актер. Сейчас стою перед вопросом прекратить производство. Просто боюсь, что не побегут заказчики, которые все это время сидели и ждали, где изготовить мебель. Будет спад по заказам. Итальянцы и немцы, получив свои субсидии, быстро встанут на ноги и повезут свою мебель к нам, заполнив рынок. Мы с ними конкурировать не можем. Поэтому здесь можно говорить о большом сегменте выпадания сырьевого бизнеса в нули. Я тут не единичный персонаж. К тому же Белоруссия, которая не стояла ни дня, врывается в наш бизнес, скупая у нас все: станки, опилки, оставшиеся доски. В данном случае Белоруссия экономически осталась в стабильном варианте. Что будет, я не знаю. Мысли о том, чтобы с минимальными потерями просто продать этот бизнес. Это я к тому, что будет финальная точка в большом производстве. И буду уходить в подполье. В какие-то подвалы, заберу пару станочков и попытаюсь сохранить игрушки, музей и все, с этим связанное. - А с производством деревянных подарочных и коллекционных солдатиков у тебя проблем не возникает? - С солдатиками сомнений никаких нет, во-первых, потому что там нет таких больших ставок, а во-вторых, у тебя его, солдатика, заказали, ты его изготовил и отправил. Это не значит, что у меня склад с миллионами солдатиков, которых мне нужно реализовать. Поэтому есть «Инстаграм», который себе работает спокойненько. Заявка поступила, предоплата, солдатик изготавливается, расписывается. И тут нет такой гонки, все понимают, что это ручная работа, ждут, никто не просит сделать завтра. Мы даже иногда наглеем, заказчики ждут по две недели, потому что у меня случаются разъезды. Тут и рисков никаких нет. А со всем остальным другое, потому что аренды душат. Работаешь ты или не работаешь, твой арендодатель ждет срок выплаты копеечки. Да и восемь рабочих тоже хотят получить зарплату. И им плевать, есть ли у тебя заказы или нет. - Ты еще и руководитель группы «Экибастуз», почему решил создать музыкальный коллектив? - Нам уже четыре года. У меня две истории по поводу создания: веселая и грустная. (Смеется.) Начнем с грустной. Как-то я оказался без основной работы в кино. Что-то отвалилось, что-то отлетело, не состоялось. В итоге — полгода простоя. Тут и возникло желание поиграть что-то. И мы между собой честно договорились с ребятами, что существуем в свободном плавании до первого концерта. Мы репетировали, собирались, а после первого концерта сами себя спросили, нравится ли нам это? И хотим ли мы это продолжать? Хотим ли мы стать успешными в плане коммерции, в плане признания и чего-то там еще. И тут я выступил, естественно, продюсером своей собственной группы и себя. Для меня это было ново, впервые. Потому что актер, он как бы сыграл в проекте и в сторонку отошел, а дальше есть огромное количество людей, которые рассказывают нам о том, насколько ты хорош и почему это нужно смотреть. Я имею тут в виду рекламу. А став продюсером самому себе, я вдруг понял, что должен научиться сам о себе рассказывать, типа, послушайте, какой я хороший музыкант, какой офигенный у меня трек, это круто. (Смеется.) И, честно говоря, я долго не понимал, как это делать. Потом я осознал, что нужно мозги переключить на режим продюсера и понять, что это некая игра. Нужно просто запихнуть эту песню на радио. Либо уговорить людей это слушать. Это немножко другая история. И очень легко я смог бы, наверное, продавать любую другую группу, но со своей… Когда ты говоришь про себя, как-то странно себя же и хвалить. Честно говоря, мы не очень хорошо играем. (Смеется.) Но задорно. Поэтому все мои движения в эту сторону не очень похожи на рекламу. Для меня самое сложное тут — это продюсирование. И сейчас мы не так часто играем, как хотелось бы, но руки я пока не опускаю. Мне кажется, что вот-вот где-то что-то должно щелкнуть, прорваться, что-то произойти. Но именно эти заблуждения и позволяют мне заниматься этим. - Ты говорил, что вас не затрагивают экономические вопросы, а кто содержит группу сегодня? - Она на самоокупаемости. Мы все-таки работаем за гонорары, мы продаем билеты на наши концерты. И тут скажу, что я неплохой продюсер, потому что знаю группы, которым по двадцать пять лет, и они не могут себе позволить играть за такие же гонорары. Здесь срабатывает история, что я известный актер, меня люди знают, не надо долго объяснять, люди могут прийти и посмотреть живого артиста, это тоже работает. Но мы можем позволить себе ездить, играть абсолютно бесплатно, например, на некоторых фестивалях. Например, на «Нашествие» мы уже третий год с большим удовольствием приезжаем, понимая, что можем себе это позволить, и это здорово. - Название группы — это дань уважения твоей малой Родине? - В итоге тоже, да. Потому что, все-таки, когда я называл группу «Экибастуз», я не думал, что все знают, что это такое. Что это город. И для меня это было нечто такое, что связано с моей юностью. Это для меня было нечто большее, нежели просто геолокация. В японском языке есть иероглиф, который означает впечатление, которое ты получил в детстве и юношестве, которое повлияло на становление твоей личности. И он определяется одним словом. В русском языке такого нет. Но мы вроде понимаем, что есть первая любовь, первая драка, наставления отца, все это с приставкой «первая». И это является твоим скелетом. Остовом того, из чего ты состоишь. Вот для меня Экибастуз и есть это слово «первый». Это и Виктор Цой, переписанный с кассеты, и первая кровь, первая гитара, первые порванные на ней струны. Как-то так. В общем, когда называл, то для меня это был такой иероглиф. И когда меня спрашивают об этом, то, в итоге, да — это имя моего города. Впоследствии, возможно, в русском языке и появится такой иероглиф, который будет означать эмоциональный заряд, полученный в детстве. (Смеется.) И повлиявший на тебя во взрослом возрасте. - В каком стиле играет группа, как бы ты назвал его сегодня? Раньше ты говорил, что ваш стиль — это советский фанк? Что твоя икона — оркестр под управлением Георгия Гараняна, что-то еще из аранжировок Высоцкого, те же «Корабли»… - Все сложнее и сложнее мне отвечать на этот вопрос. Как только я говорю название, все начинают сразу со мной спорить, говоря и уверяя меня в том, что это не так. Я не участвую в этих спорах. Потому что абсолютно уверен, что жанр определяют критики, а мы просто играем. Куда-то потом тебя к чему-то определят, не сомневайся. (Смеется.) С точки зрения стилистики той или иной композиции, мы перепробовали много чего. Но идем дальше. Сейчас одну песню сделали в босанове. Но это не значит, что это наш стиль. Все-таки, если назвать наш стиль одним словом — нет, одним уже не получится — это питерский рок, а это два слова. (Смеется.) Я так его для себя обозначил. И когда говоришь питерский, это дает нам звание питерских рокеров, а они все достаточно разные, и ни у кого не возникает четкой ассоциации, в каком стиле все они играли. И все успокаиваются, не понимая, что это. - Кто сочиняет в группе? Почему вы не только свои композиции исполняете? - Потому что изначально у меня есть два товарища, земляки из Экибастуза, они давно выступают и поют, с которыми мы обмениваемся песнями. Когда мы формировали первый альбом, были использованы, в основном, те песни, которые я у них слышал и которые мне нравились. Вот я и хотел их спеть. Сейчас уже такого меньше. Но, в принципе, обращаемся к авторам. Сейчас один такой экспериментальный альбом называется «Московская любовь». Он был связан с тем, что я долгое время отсутствовал, не мог репетировать с группой. Я находился на съемках в Москве. И в Москве сдружился с огромным количеством столичных музыкантов, авторов, композиторов. Возникла такая история о том, чтобы попробовать записать что-то здесь. Но это еще не было альбомом. Это была мысль. Сначала появилась одна, вторая, третья песня. И они стилистически очень отличаются от тех, что мы делаем с группой. Но мы поем их на концертах. И я решил их выделить, назвав московской любовью, в итоге, сейчас уже шестая песня на подходе, которая мне тоже нравится. Я ее услышал и теперь буду записывать ее в Москве. Я это делаю, потому что, копаясь в себе, мы копаемся в себе, а когда ты работаешь все-таки с профессиональными композиторами и музыкантами, возникает что-то третье, что ты даже придумать не можешь, потому что этого нет в тебе. Тебе это предлагается. И это интересно. Это опыт. Поэтому я отметил это отдельным альбомом. Но он имеет право быть. Потому что это профессионалы, потому что мы бы так не сделали. Не умеем. Как молодые гитаристы не умеют играть спокойно. Им сказали сыграть, они и выдали всю пентатонику, туда и обратно, все вставили. А опытные и серьезные Паша Чехов, Костя Минин свою ноту нашли. С ними интересно работать, надеюсь, и им со мной. Надеюсь, это не в одностороннем порядке. - Что на карантине происходит с коллективом? - Многие музыканты и артисты загрустили. Их можно понять, концертная деятельность будет закрыта, скорее всего, еще долго. И откроется, во всяком случае, последней, как и театры. И когда все артисты ринулись в «Инстаграм» записывать песни и вещать что-то, мы решили абсолютно спонтанно провести первый онлайн-концерт. Оповестили людей только через «Инстаграм». В общем, решили поиграть. Привязали туда волшебную карточку донатов. В общем, насобирали нормальную кучу денег. Естественно, это нас взбодрило. Потому что мы просто сделали открытую репетицию, как-то настроили оборудование. Звук, понятное дело, был так себе. Но в Сети следующие концерты сохранены, и наш рост виден. (Смеется.) Чрез три дня тут же мы собрались и сыграли уже концерт, а не открытую репетицию. И, так же привязав карточку, оповестили следующий концерт. И вот за время всей этой изоляции мы отыграли уже шестой гала-концерт. По итогам наших концертов. Были сыграны и песни Высоцкого, и военные песни. Провели хит-парад среди сыгранных песен. Их оказалось около тридцати. Ждем окончания самоизоляции, которое вот-вот должно наступить. Это радостные новости. Плюсы в этом есть. Учитывая, что нас смотрели Испания, Греция, Израиль, Германия, мы вышли плавненько на международный уровень. Понятно, что это русскоговорящие люди, но охват все равно был впечатляющий. Такой гастрольный график мы смогли бы позволить себе не скоро. А тут интернет-пространство дало мощный толчок по поводу узнаваемости группы. Ну и, соответственно, «Наше радио», «Чартова дюжина», «Радио Шансон», сейчас «Дорожное радио» собирается ставить наши песни в эфир. Я не знаю, как у других ребят-музыкантов, но у нас происходит всплеск. О том, что мы будем играть шесть концертов в месяц, еще три месяца назад я себе не мог позволить подумать. Потому что мы играли в Питере два раза в год, наш зритель исчерпывался. А тут границы интернета позволяют это делать гораздо чаще. Не знаю, к чему это приведет — к перенасыщению, либо, наоборот, к какому-то любопытству в отношении нашего творчества. Нужно время.