Вместе навсегда! Уникальная история любви философа и поэта Дмитрия Мережковского

Сухонькая фигурка в углу комнаты окутана дымом. Надежда Тэффи махнула рукой, отмахиваясь от едких клубов. Страшная ободранная кошка со злой мордочкой прыснула на колени к сидящей в углу почти бестелесной хозяйке. — Зинаидниколавна, душечка, — пропела Тэффи. — Мы не идем на прогулку? — Я готова, — прошелестело из угла, и Зинаида Гиппиус встала. Тэффи перевела дух. Совсем слабенькая, бедная. Ну а еще... Н-да. Ее подруга расстаралась к выходу… На шее — розовая кукольная лента, рыжие прежде волосы закручены в рогалики и упрятаны под сетку, на провалившихся щеках цветут химического цвета розы, с уха свисает на шнурке монокль, а сверху на душегрее — две разного цвета пелерины. «Совсем с ума сошла...» — подумала Тэффи горько и без раздражения. Они шли медленно, Тэффи болезненно ощущала взгляды прохожих. А Зина будто не видела ничего. На лавочке она закурила — тонкая ручка выпросталась из-под чудовищной одежды и, казалось, еле удерживает папироску. — Надя, — Зинаида Николаевна смотрела в небо. — Скажи, зачем он умер? И зачем я еще не умерла? Тэффи молчала, не зная, что сказать. Да, после смерти мужа, Дмитрия Мережковского, Гиппиус и правда умерла. Лишь ее оболочка продолжала жить, изредка показываясь на улицах Парижа, который ей теперь был так же неинтересен, как и весь окружающий мир. Просто красавица, и редкая! Злобная фарфоровая кукла. Какие губки! Ее тонкий рот открывается, чтобы говорить злые слова. Да, вчера о ней говорили так. Зина рассмеялась — она знала, что ее воспринимают по-разному, и ей это нравилось. Ей вообще нравилось быть такой, чтобы о ней говорили — ни на кого не похожей. Грациозная, с копной золотисто-рыжих волос, она, будто сошедшая с полотен Боттичелли, завораживала любого — не важно, очаровав ли или раздражая. И сейчас на курорте Боржоми она — звезда! После жизни в Тульской губернии и Нежине Зина успела поучиться в гимназии Фишера на Остоженке, но уехать сначала в Крым, а потом в Грузию Гиппиусам велели врачи — девушка заболела туберкулезом. Он иссушил, но не убил ее, дела пошли на поправку, и ныне Зина счастлива — она в центре внимания отдыхающей молодежи, на нее засматриваются и мужчины постарше, и все это щекочет нервы и гонит кровь по венам. Сегодня танцы у влюбленного в нее Якобсона, почтмейстера, — будет весело! После кадрили их познакомили. Мережковский, Дмитрий? Она вспомнила! Читая с год назад статью о стихах любимого ею Надсона, она встретила там упоминание Мережковского. И не запомнила бы, но его стихи ей очень не понравились! Так вот он какой… Сплетничали, что у него был роман с дочкой издателя «Северного вестника». Да, он интересен. Невысокий, глаза смотрят, прожигая. Не зря говорят — раджа, ничего не ест, как йог, философствует. И что ни скажи — бросается цитатами философов, а если что не по нему — злится, шипит, плюется словами. — Стихи Надсона мне нравятся больше, — Зинаида чуть скривила губы. Мережковский кивнул, будто соглашаясь, но заговорил о другом. Он вспомнил, что видел эту девушку на фотографии у Якобсона. «Какая рожа!» — воскликнул он, заметив лишь злую щель рта. Но теперь он видел другое… Они отошли в сторону и заговорили — так, будто продолжали прерванный когда-то разговор. Позади остался зал, а кроме него — весь остальной мир, переставший быть значимым. ...Ощущение было странным. Свои 19 лет она прожила с ощущением какой-то дикой пустоты впереди. Как только она встретила Мережковского, пустота заполнилась. Так схлопываются сильный магнит и намагниченная им пластина... Теперь они гуляли вместе, говоря о мире и философии, литературе и религии. Да, спорили, но лишь для того, чтобы идти в одном направлении. О предстоящей свадьбе, как о деле решенном, заговорил Мережковский. Не было ни признаний в любви, ни предложения, были только он и она, не мыслившие жизни друг без друга. В Ольгин день, 24 июля 1888 года, решение о браке было окончательно обговорено, и через полгода они обвенчались в церкви Михаила Архангела в Тифлисе. После венчания читали, затем Мережковский ушел, а она легла спать. И к утру не сразу вспомнила, что замужем. Отныне высокая, а из-за худобы казавшаяся еще выше Зина и приземистый Дмитрий с какой-то нелепой бородой не расставались ни на миг. Она — типичная «сова», он — «жаворонок». Он ходил основательно, вязко, она — дерганой походкой, и руки ее жили отдельно, выписывая проекции неких геометрических фигур. Про него говорили — неприятный человек. Про нее — колдунья, русалка. Рыжеволосых ведьм прежде сжигали на кострах! Глянет в глаза — и ты раб ее навсегда, ни магический шар не нужен, ни порошки из мышиных хвостов. Она вся была колдовство и поэзия, хотя в жизни представляла собой вполне рациональное начало, ведя семейную «бухгалтерию»... В этом невероятном по крепости браке она, Зина, была мужским, сильным началом, а он, Дмитрий, — началом женским, тонким и хрустальным, далеким от быта, витающим в далеких эмпиреях. Они идеально дополняли друг друга. Перебравшись в Петербург, поселившись на углу Литейного и Пантелеймоновской, супруги быстро стали центром объединения культурной элиты. Писатели и художники, музыканты, критики — все стремились попасть на организуемые Мережковским и Гиппиус вечера — «воскресенья». Мережковский, человек невероятных энциклопедических знаний, всегда был интересен более старшему поколению, и приходящие в дом «старички» из литературных кругов (Полонский, Плещеев, Случевский, Суворин) мигом становились «жертвами» обаяния его жены. Но кто кого обогащал больше, он ее или она — его? Это вопрос спорный. Несомненно, благодаря Мережковскому талант Гиппиус, писавшей странные, угловатые стихи, которые Иван Бунин называл «электрическими», расцвел полным цветом. Но и Дмитрий под ее влиянием стал иным. Более того — есть версия, что кое-что из написанного Мережковским было выведено изящной рукой Зины. Не суть! Если и так, она работала на «проект» — их невероятную, неповторимую семью, целостность которой была незыблема. Хотя… Миг! Он был коротким. Зина — при всей своей кокетливости, озорстве и игривости, — жила вне глубоких страстей. Она мечтала о любви, но отношения с Мережковским были выше любви и привязанности, они были ее сутью, духовной основой, смыслом жизни. Но как же страсть? Зине, помешанной на культе красоты и эстетстве, было трудно ее найти — нужен был идеал... Но очень возможно, страсть задела ее крылом лишь однажды, когда они познакомились с Акимом Волынским, критиком-искусствоведом. Ему она писала письма, не слишком подходящие для замужней дамы. Аким писал статьи для «Северного вестника», там и случилось знакомство. Он влюбился в Гиппиус до потери сознания. Но что она? А вот… 4 марта 1895 года, обращаясь к Волынскому, Зинаида выводит: «...хочу любви не той, какой она бывает, а... какой она должна быть и какая одна достойна нас с вами. Это не удовольствие, не счастье — это большой труд, не всякий на него способен. Но вы способны — и грех, и стыдно было бы такой дар Бога превратить во что-то веселое и ненужное...» Но через полгода в ее дневнике появляется запись: «Он не способен испытать «чудеса любви»... Не в моем характере действовать как капля на камень... Он антиэстетичен, противостоит мне во всем, чужд всем проявлениям прекрасного и моему Богу!..» Он «антиэстетичен», а это худший эпитет, которым могла одарить Гиппиус. Все было кончено. Время шло. Гиппиус и Мережковского перестали разделять — они никогда и нигде не появлялись поодиночке. Она скажет потом — причина всему «связанность наших жизней», и это будет точно. Алексей Толстой, работая над «Золотым ключиком», выпишет странную пару как лису Алису и кота Базилио, подметив и крикливую манеру Гиппиус одеваться, и манеру Мережковского стоять «за женой». Они «работали тандемом»: он порой блажил на вечерах, как юродивый, она — прельщала. В ней видели то беса, то ангела, она строила жизнь на эпатаже, но стоило Мережковскому покинуть комнату, как набеленное лицо Зинаиды становилось несчастным и одиноким. Камень-подвеска на лбу, который она так любила носить, как-то безвольно повисал между ее бровями, чрезмерно яркие румяна тухли, и так продолжалось до тех пор, пока Мережковский не появлялся вновь. «Оса в человеческий рост» — окрестил ее после знакомства Андрей Белый, но, пообщавшись, поменяет о ней мнение. «Дорогая, милая Зина... Улыбаюсь Вам, молюсь Вам, люблю Вас всех…» — напишет он ей. Стоп. А что значит — «всех»? Да, в это время к союзу Гиппиус и Мережковского добавилась третья грань. Дмитрий Философов, критик и публицист, органично влился в систему «тройственного устройства мира», которую Мережковский и Гиппиус усиленно разрабатывали. На житейском уровне чета собиралась создать подобие интеллектуальной коммуны, в которой интимная связь ее членов и единство их мировоззрения дополняли бы друг друга. Что за отношения связывали всех троих на самом деле — загадка, но трактовались они однозначно и эпатировали публику не на шутку. «Зачем же я вечно иду к Любви? Не знаю... У Дмитрия Сергеевича тоже не такая, не «моя» любовь. Господи, как я люблю какую-то Любовь» — напишет она… В феврале 1906 года «троица» отправилась в Париж, где была куплена квартира — на всякий случай. А он был не за горами. «Алиса и Базилио» эпатировали, но чего нельзя простить талантам? Зинаида Николаевна с годами не стала менее эксцентричной, но она умела приветить и пожалеть, ввести в свой круг и дать человеку понять, что он — бесконечно интересен. Женщины, правда, по большей части ее не любили, не прощая, очевидно, интереса к ней мужчин. А тем временем приближался 1917 год. И если февраль Мережковский и Гиппиус встретили почти ликуя, то октябрь их попросту убил. Зина называла его «блудодейством». В 1920-м «троица» отправилась в Варшаву, где пыталась организовать восстание против советской власти, но их планы рушились, а потом произошел раскол с Философовым, что в литкругах было «прочитано» как большая удача для него. Уже вдвоем Зинаида и Дмитрий уехали в Париж. О чудо — квартира была в порядке, ключ спокойно открыл дверь… Все было на месте — включая купленную Зиной посуду. Наличие своего дома спасло их от морального краха, пережитого большинством эмигрантов. Теперь их «уголок» стал «филиалом литературного круга России». Уже в 1925 году пара возобновила свои литературно-философские «воскресенья» — заседания общества «Зеленая лампа». Тут бывали Тэффи, Куприн, Бальмонт, Бердяев, Ходасевич с Ниной Берберовой, Керенский… Как многие отчаявшиеся эмигранты черпали силу в этих вечерах! А Зина, строчащая политические статьи, еще и подкармливала голодных, делая это изящно и не обидно. Они старились вместе, рука об руку. Зинино лицо стало крошечным, Мережковский согнулся, выглядел в своих сюртуках нелепо. Но стоило лишь раз увидеть, как смотрит на него Гиппиус, сомнений не оставалось: перед нами — гений. Вскоре после нападения Германии на СССР Дмитрий Мережковский выступил по немецкому радио, призывая к борьбе с большевизмом. Гиппиус узнала об этом выступлении постфактум и вынесла вердикт: «Это конец». Она была права — этого Мережковскому не простили, сочтя это сотрудничеством с Гитлером. (Некоторые исследователи считают эту историю фейком, хотя Муссолини Мережковский хвалил точно, уж слишком сильно ненавидел большевиков.) Эмигрантская среда подвергла чету остракизму. Квартиру в Париже описали за неплатежи... 9 декабря 1941 года Дмитрия Мережковского — эссеиста, критика, поэта, стоявшего у истоков символизма, философа, «отца» жанра историографического романа, десять раз номинированного на Нобелевскую премию, не стало. Кровоизлияние в мозг… Окаменев от горя, Гиппиус произнесла: «Мы прожили с ним 52 года, не разлучаясь ни на один день». Да, после его смерти Зинаида не жила — существовала. С вечерами ничего не получалось. Она начала писать книгу о муже, но отнялась рука… Она все больше лежала на диване, привечая только свою страшную, всех ненавидящую кошку, которую эмигранты, как вспоминала Тэффи, звали просто «Кошшшка» — с тремя «ш». Ей, женщине, имевшей ожерелье из обручальных колец женатых поклонников, идеологу брака, основанного на интеллектуальном единстве и равенстве полов, гениальной «пиарщице» мужа, пережившей три сотни «пустых» романов и ни одной истинной страсти, не было места на земле без Мережковского. Возможно, он не достиг высот самых ярких русских философов начала ХХ века, но Гиппиус обессмертила его имя. Увы, дописать книгу о муже она не успела. Ее не стало 9 сентября 1945 года. Их могилы на Сент-Женевьев-де-Буа — рядом. Читайте также: Талантливый живописец через портреты передал историю