Последнее интервью художника Чижикова: Мой мишка с боем прорывался на Олимпиаду

Художник, придумавший и нарисовавший олимпийского мишку – талисман Московской Олимпиады 1980 года, – скончался 20 июля, на следующий день после того, как отметили 40 лет начала Игр в Москве. Всего два месяца он не дожил до своего 85-летия. Незадолго до ухода Виктор Чижиков пригласил корреспондента «Собеседника» в свою мастерскую, где рассказал о творческом пути. Перед тем как стать иллюстратором Олимпиады, он работал в журналах «Крокодил», «Веселые картинки», «Мурзилка», «Вокруг света»… И вы наверняка видели и помните его рисунки, даже если не знали, что они его. Виктор Чижиков // стоп-кадр: Youtube – Виктор Александрович, помните свой первый рисунок? – Не то что помню: знаю, что он у меня есть. Но не под рукой. Первые мои рисунки датированы 1937 годом, в разгул сталинских посадок. Мой отец наклеивал их в альбомчик и подписывал их так, как я произносил слова в то время: например, «либа» вместо «рыба». Нарисовал такую устрашающую маму во весь рост, хотя она была очень милая и, как я сейчас понимаю, добрая. В этом альбоме мои рисунки, сделанные с двух до четырех лет. Есть страшная корова, по которой уже можно понять, что это такое. Рисовал все, что видел вокруг себя. Телевидения тогда не было, и отец рассказывал мне сказки перед сном и одновременно описывал персонажей, так что на моих глазах все становилось явью: Красная Шапочка, Бабушка, Серый Волк, которого он называл редким дураком и полным идиотом, – все с характером. Я понимал, что у меня уникальный папа, у других такого нет. – Стоит ли родителям сохранять все рисунки своих детей или только самые лучшие? – Смотря сколько ребенок рисует. Я был в этом отношении сумасшедшим, и все сохранить было невозможно. Родители часто показывают мне рисунки своих детей и спрашивают, отдавать ли их в художественную школу. Я обычно отвечаю, что если ребенка за уши не оттащить от рисовального столика, то отдавать, а если он готов бросить рисунок, если только покажешь конфету, то не отдавать. Будущее определяют усердие и любовь к своему делу. Есть и обратные примеры. Отец лупил и запирал в чулан Паганини, когда тот хотел бегать с мальчишками и купаться. И вот он в шесть лет уже стоял и пилил на скрипке. – А нужно ли заставлять детей рисовать? – Нет, вот моего сына невозможно было заставить: ему становилось скучно. Мой отец разрешал мне рисовать на обоях. И современным родителям тоже советую так поступать. Самое главное – размеры листа. Не надо ими сковывать. Я начинал рисовать на стенке, у которой в детстве стояла моя кроватка (мы жили в шестиметровой комнатке на Арбате), и я водил по стене толстым карандашом, который давал мне отец. – А если ребенок разрисует дорогой кожаный диван? – Если хорошо разрисует, то нормально. А вообще надо ребенка завалить бумагой. – Какую бумагу давать ребенку для рисования? – Не А4 – слишком маленькая, давайте куски обоев, чтобы он мог уверенно провести жирную линию. Кстати, по рисункам можно определить, вырастет ли он начальником или подчиненным. Если пунктирное рисование, то это робкий человек. А сила и принципиальность видны сразу. Вот Денис Драгунский в детстве нарисовал замечательный пиратский корабль – было видно, что он талантливый и уверенный в себе человек. – У вас ведь талант и карикатуриста? – А как же! В «Крокодиле» нужно было показать, что ты выдумщик. У меня была целая серия котов. Например, кот Есенина тонет в пруду и кричит сидящей на берегу собаке: «Дай, Джим, на счастье лапу мне!» Я люблю котов больше собак: коты умнее и у них есть гордость. Когда я уже был взрослым, у меня был рыжий кот Чуня, которого я однажды отшвырнул ногой, потому что он кусался. Так он ушел из дома и не приходил целую неделю, а когда вернулся, сел на кресло и на меня не смотрел, пока я не попросил прощения. Наш двор на даче охранял от посторонних кошек и собак яростнее, чем любой пес: начинал рычать и шел на них боковым скоком. – Что важно в рисунке: красота или точность, аккуратность? – Художники бывают разными, и рисунок рождается изнутри. Когда я рисовал олимпийского мишку, мне было важно, чтобы он был обаятельным, симпатичным, чтобы он приглашал, но ни в коем случае не унижался. Никакого заискивания, лакейства – ведь в России люди в основном такие. Поэтому мой мишка стоит в позе штангиста, взявшего вес, и улыбается: вот я такой! – Какой вес взял, большой? – Посильный. Умный штангист надрываться не будет. А самое главное – надо было нарисовать такого медведя, которого никто не рисовал до меня. А то пошли бы претензии со всего мира: вот мой дедушка в 1898 году нарисовал, а вы с него… Талисман не должен был быть похож ни на какого другого мишку, чтобы не было претензий, особенно с Запада, где все любят патентовать. Если бы «Дисней» уловил малейшее сходство со своим героем, то съел бы наш Олимпийский комитет с потрохами. А курировал процесс отбора Василий Песков, который вел передачу «В мире животных», а в газете – рубрику «Окно в природу». Он мне и сказал, что талисманом Олимпиады утвержден медведь. "Нам кричали: "Браво, полиция!" Неизвестная история Олимпиады в СССР глазами КГБ Почему медведь, а не кот? – А почему не кот? – С котами сложно. Несколько лет спустя я работал над талисманом в виде кота к чемпионату мира по хоккею, который проводили в Москве. И в комиссии по отбору талисмана председатель мне говорит: «Вот пес выскочит из-за угла, гавкнет на кота – тот заберется на сосну и просидит там весь день». А я: «Мой кот давал по морде собакам, которые заходили на мой участок». Но вернемся к олимпийскому мишке. В августе 1977 года в Москву приехал президент МОК Майкл Килланин, которому представили выставку талисманов, выбранных из многих сотен. Мне рассказывали, что, когда Килланин уже все осмотрел, в конце коридора увидел моего медведя. «Так вот же он, талисман!» – и показал на него пальцем. Несмотря на одобрение главы МОК, через наш Олимпийский комитет мишка шел с трудом. Я испереживался ужасно. Как-то ночью вышел на лоджию, посмотрел на звездное небо и подумал, вот бы знак, что утвердят мишку. И вдруг с неба звезда – вжух, упала. А на следующий день я узнал, что мой медведь прошел. – Вы совершили чудо – заставили мир полюбить одно из самых опасных животных в мире. Ведь «медведь» — не его настоящее имя, а эвфемизм. Истинное же имя наши предки не произносили из суеверия, боясь позвать страшного зверя, несущего смерть. – Абсолютно правильно. Европейские карикатуристы XVIII–XIX столетий всегда изображали Россию в виде медведя, который гоняется за француженкой Марианной, и то, что он с ней вытворяет – это ужас. Представления о русском медведе были, как о слоне в посудной лавке. И мне на день рождения как-то подарили книжку «История карикатур», изданную в начале XX века. И там я увидел эти штучки-дрючки. И решил сделать такого медведя, что все изменят свое мнение о нем. Ну и получилось! – И совсем не хотелось сделать его устрашающим, чтобы соперники из других стран смотрели на него и нас боялись? – Вот это был бы примитив жуткий, если бы я так поступил. Я не приемлю никакого устрашения, особенно у болельщиков. Человек добрый соображает лучше, потому что злость ограничивает разум. Поэтому и говорят, что в футболе голова важнее всего – не потому, что ею бьют, а потому, что ею думают. – Плохой человек не станет хорошим художником? – Детским художником злюка точно не станет. В характерах может разобраться только человек, настроенный на мирный разговор. – Можно ли с помощью рисования сделать человека добрее? – Нет. Рисование – это выражение чувств. Художник впитывает в себя все, как губка. Я, например, люблю рисовать котов: могу увидеть на улице интересный человеческий типаж и впихнуть его в кота. Мы с художником Федором Усачевым выпустили книжку «333 кота», где половина котов похожа на людей. И мы на них похожи. Все живое взаимосвязано. В эвакуации я прожил три года в конюшне у дяди Ивана и очень полюбил коней, которых выращивали для армии. Хотя для меня была страшным потрясением их кастрация, на которую брал дядя. И я всегда сыпал моему любимому жеребцу Удалому побольше овсяной муки. – А чижиков любите? – Да, красивая птица: зеленый верх и желтый низ. Когда стая чижей летит на рябину – это загляденье. Рисовал для детей, а женщин – редко – А для нас загляденье и ваши детские рисунки! У меня перед глазами комиксы «Про девочку Машу и куклу Наташу» – содержание помню смутно, а ваши рисунки – отчетливо. – Это потому, что, когда я рисую, вникаю в психологию героя: как он будет себя вести, если у него отнять конфету... а если дать? Это все очень важно предусмотреть. Правда, я порывистый художник. Сначала что-то сотворю, а потом подумаю. Мне интересны художники, которые на меня не похожи. На такой выставке мне жутко любопытно. – Вы учебник по биологии могли бы иллюстрировать. – Я бы иллюстрировал букварь. Вот Эдик Успенский любил страшилки. А я нет. У ребенка еще будет столько возможностей испугаться в будущем, чего его страшить с малолетства. Лучше дать ему вырасти нормальным человеком, не неврастеником, уверенным в помощи близких и друзей. Когда мне было лет 10, я вернулся в Москву из эвакуации. Меня отдали в пионерский лагерь. Там кормили плохо – еды нам не хватало. А старшие у нас отнимали суп. Только ты пошел за ложкой, а тарелку уже унесли. В следующий раз, когда увидел, что один стервец подбирается к моей тарелке, выбил ее ногой да еще дал ему по роже, хотя он был старше меня. И когда его компания снова пошла за нашими тарелками, про меня сказали: «У этого не бери, он псих». – А рисовать лучше на голодный желудок? – Да, так нас учили. Тогда на натуру смотришь с какой-то остервенелостью. Я 42 года рисовал для журнала «Вокруг света». Рисовал и мух, и муравьев, и практически всех животных. Даже мамонта. Даже динозавра – не очень люблю, но рисовал. А модный нынче единорог мне не очень интересен. – Вы же далеко не всех видели вживую из тех, кого рисовали? – А «В мире животных» на что? – То есть посмотреть всех зверей своими глазами в среде обитания, чтобы нарисовать, вовсе необязательно? – Нет! Я столько рисовал про несчастные случаи на сафари. Я рад, что живу в этом климате, где нет торнадо и смерчей. – Крокодила не боитесь, когда рисуете? – Когда рисую, не боюсь. Я столько лет проработал в одноименном журнале, что привык к нему: там он курит трубку. – Почему Мишка всплакнул на закрытии? – Это обычная вокзальная сцена: когда все одного провожают, плачут, ну и он всплакнул. Это нормально. Значит, любят. Я был в этот момент на стадионе и чувствовал радость и облегчение, что все закончилось. А со 2 апреля 1977 года, когда я сдал Мишу в цвете, постоянно думал, куда мне воткнуть олимпийскую символику. Тогда я иллюстрировал книжку Агнии Барто, и она меня поторапливала, а я не мог ей сказать, чем занят. Но жена знала – мы с ней вместе учились в одной группе в полиграфическом институте. Идея пояса пришла ко мне во сне, как и многие темы рисунков. Между прочим, когда я работал в «Крокодиле», тогда очень хорошо платили темистам – авторам рисунков, которые сами не рисовали, но придумывали темы. Так же было и у «Диснея» – платили трюкачам за идеи трюков персонажей. За каждую выдумку давали деньги прямо за столом, что очень стимулировало. У нас за тему платили 20 рублей – и 40, если рисунок шел на обложку. Фото: Антон Романов – Кто, по-вашему, круче: наш кот Леопольд и мыши или их Том и Джерри? – Трудно сказать, но в Леопольде много обаяния, хотя эти мыши ему поперек горла. Они его доводят – а он: «Ребята, давайте жить дружно!» В этом больше философии. А с художественной точки зрения мне больше всего нравятся мультфильмы Юрия Норштейна. – Почему сами не стали мультипликатором? – Я сделал один мультфильм – и все. Не сложилось. Как только отхожу от книги, меня ждут неприятности. Там тоже надо быть фанатом. Мой первый рисунок был опубликован в 1952 году на День Красной Армии в газете «Жилищный работник». Тогда я был фанатом стенгазет – рисовал их в школе с третьего класса в домоуправлении, естественно, бесплатно. – Вы много работали в жанре шаржа. Не обижались на вас их герои? – Однажды на Новый год я нарисовал весь класс. Старался, но не все были шаржируемы. На женщин рисовать шарж рискованно. По неопытности устроил к 8 марта в институте выставку на всех девчонок в группе. Что было! «Чижиков видит в женщинах только животных!» А я ничего особенного там и не нарисовал. Но зарекся! Правда, сделал исключение для Рины Зеленой, которая сама попросила нарисовать шарж на нее. Осталась довольна, но все равно с женщинами в живописи лучше не связываться. Чем бурый лучше белого? – Рисовали ли вы Владимира Высоцкого, который жил с вами в одном доме? – Да, но не с натуры, а по памяти, на годовщину смерти. Меня в нем поразила великая порядочность. Например, никогда не клаксонил во дворе, чтобы охранник открыл шлагбаум, как делали другие. Всегда выходил из машины и шел к нему двести метров, чтобы попросить лично. А я никогда не умел и не хотел водить. Четыре десятка лет спустя Виктор Чижиков снова нарисовал Олимпийского Мишку — на добрую память об интервью для «Собеседника» – Точно – вы же дальтоник. Хорошо, что не белый мишка на Олимпиаду получился! – Так белого сделали к Олимпиаде в Сочи. – Как вы относитесь к тому, что он так похож на вашего? – Они это оправдали тем, что так сделали специально, чтобы подчеркнуть родственность. Но какие они родственники? Мой совершенно сказочный, не имеет отношения к реальным зверям. На мой взгляд, когда талисман делают белым, он перестает работать. Белый цвет – не праздничный. В талисмане должна быть игра красок. Какая-то жизнь цвета внутри. – А чему учит ваш мишка? – Не делай из себя то, чем ты не являешься. Ты не подлец – и не будь подлецом. Не предавай никогда друга и манеру, отпущенную тебе природой. Оставайся самим собой в любом случае. От меня часто уходили хорошие в материальном плане работы. Но я построил эту квартиру на маленьких заказах, так как я не изменял себе. Иногда это трудно, а в разговорах с чиновниками еще и опасно. Останется ли Забивака в памяти так же, как олимпийский Мишка? Елена Ханян * * * Материал вышел в издании «Собеседник» №28-2020 под заголовком «Мишка Чижикова с боем прорывался на Олимпиаду».