Как живёт покалеченная мужем Маргарита Грачёва после трагедии

История Маргариты Грачёвой потрясла всю страну и стала одной из самых веских причин активнее заговорить о проблеме домашнего насилия. 11 декабря 2017 года её муж Дмитрий, с которым она собиралась разводиться, отрубил Маргарите кисти. Левую руку удалось сохранить, на месте правой теперь стоит бионический протез. Как сейчас живёт Маргарита Грачёва, с чем сложнее всего смириться в инвалидности, какой, по её мнению, должна быть защита жертв домашнего насилия, и волнуется ли она в связи с предстоящей свадьбой — в материале RT. Жительница подмосковного Серпухова Маргарита Грачёва пострадала в одном из самых резонансных случаев домашнего насилия в России за последнее время. В декабре 2017 года её муж Дмитрий, с которым женщина собиралась разводиться, отвёз её в лес, где истязал более часа и отрубил обе кисти. Преступление он продумал заранее: приготовил топор и жгуты, чтобы перевязать жене руки. После пыток Дмитрий Грачёв отвез супругу в больницу, а сам сдался полиции. Одну кисть Маргариты удалось спасти, на правой она носит бионический протез. До этого женщина уже обращалась в полицию, опасаясь за свою жизнь. За месяц до трагедии Грачёв вывез её в лес и угрожал ножом, но физических травм не нанёс. Правоохранительные органы отказались возбуждать уголовное дело по заявлению Маргариты, ограничившись профилактической беседой с мужем. После случившегося с Маргаритой Грачёвой о проблеме домашнего насилия заговорили с удвоенной силой. В ноябре 2019 года был внесён законопроект «О профилактике семейно-бытового насилия в Российской Федерации», вызвавший бурное обсуждение. Одни говорили, что в документе предусмотрено недостаточно мер защиты жертв, их оппоненты утверждали, что прописанные санкции слишком строги, а нормативный акт будут использовать, чтобы вмешиваться в личную жизнь людей. Законопроект не принят до сих пор. Параллельно в ЕСПЧ (Европейском суде по правам человека) идёт рассмотрение коллективной жалобы на халатность и бездействие полиции. Жалобу подала Маргарита и другие россиянки, попавшие в аналогичную ситуацию. Как рассказала RT адвокат Грачёвой Мари Давтян, процесс идёт небыстро, но защита потерпевшей склонна верить в позитивный исход дела: «Европейский суд задал вопросы Российской Федерации о законодательных и практических изменениях в вопросе защиты жертв домашнего насилия. Это много для нас значит, потому что такое происходит крайне редко. Следовательно, суд признаёт системность комплексной проблемы». 15 ноября 2018 года суд приговорил Дмитрия Грачёва к 14 годам колонии строгого режима. RT поговорил с Маргаритой о том, как сложилась её жизнь после трагедии. «Это часть моей жизни» — Во многих интервью вам задают вопросы про то, что случилось в декабре 2017 года. Сложно снова возвращаться к таким страшным воспоминаниям? — Конечно, мне надоели эти вопросы. Правда, в последнее время я и не рассказываю так детально о том дне, ведь вся информация есть в интернете. Всё уже оговорено сто раз: в СМИ, в судах, плюс мы с мамой написали книгу. Предпочитаю говорить о том, как я сейчас живу, об инвалидности и о домашнем насилии. С другой стороны, я как-то смирилась с тем, что это было, и отношусь спокойнее. Всё-таки это часть моей жизни. — Что вам помогло пережить произошедшее? — Я не работала ни с психологом, ни с психотерапевтом — надеюсь, что смогла справиться сама. Ещё у меня была поддержка в лице родственников, близких людей. И дети просто не дают тебе раскиснуть. Ты не можешь лечь и сказать, что никуда не хочешь идти, ведь у тебя есть обязанности. Также огромнейшую поддержку я получила от самых разных, даже незнакомых людей, которые помогали мне морально и материально. Именно благодаря им мы сделали протез в кратчайшее время. От государства я получила искусственную кисть только спустя полтора года. Если бы я могла рассчитывать только на этот протез, то за полтора года беспомощности впала бы в глубочайшую депрессию. — В вашем Instagram есть видео, где вы показываете, как делаете макияж. Как вы привыкли к тому, что какие-то вещи теперь нужно делать по-другому? — Физически ты относительно быстро привыкаешь к протезу. А вот психологически это сложно. Теперь я прихожу в магазин и оцениваю, например, одежду: как я её буду застёгивать и расстёгивать? Хотя раньше я говорила, что если захочу что-то, то куплю, даже если не смогу застегнуть. Потом поняла, что от злости и упрямства лучше не станет. Нужно адаптироваться и какие-то вещи подстраивать именно под себя. — К чему было труднее всего привыкнуть и от чего вы полностью отказались? — Наверное, ко всему. В инвалидности меня раздражает именно осознание того, что ты не можешь что-то делать и будто отстаёшь. Это, пожалуй, самое обидное и сложное. Руками ты делаешь очень много всего, теперь я этого не могу и приходится как-то искать замену, как ты можешь это сделать. Я вот теперь не умею писать и когда прихожу, например, в школу или в детский сад, то приходится просить, чтобы за меня написали, а я просто расписываюсь. Или, например, не могу мыть посуду, но могу воспользоваться посудомоечной машиной. — Часто сталкиваетесь с бестактными вопросами, косыми взглядами? — Сталкиваюсь, но, наверное, это теперь будет на протяжении всей моей жизни. Когда я захожу в магазин и покупаю продукты, а потом всё убираю в пакет, на меня оборачивается половина очереди. Смотрят, как будто я в цирке выступаю, ждут: «Ого, она протезом положила хлеб!». Но это наш менталитет. Надеюсь, что мы со временем дорастём и будем спокойно относиться к людям с ограниченными возможностями. В России около 12 миллионов инвалидов, но сколько мы их видим? Очень мало. Мне кажется, было бы правильнее, чтобы уже с дошкольного возраста дети нас видели, а взрослые (родители и педагоги) объясняли им, что есть люди на колясках, с протезами, со слуховыми аппаратами. Не с посылом, что всё это грустно и печально, а с мыслью, что такие люди тоже существуют, вот так с ними можно взаимодействовать, не надо их воспринимать, как пришельцев. Понятно, что люди редко видят механические протезы. Если ко мне нормально подойти и вежливо спросить про мою руку, то, конечно, я расскажу и отвечу на вопросы, если у меня есть время. Знаю, что людям это интересно. — Бывает, что посторонние люди настойчиво предлагают свою помощь? — Тут тонкая грань со своими нюансами. Например, человека на инвалидной коляске не надо хватать и везти, если он об этом не просил. Нужно тактично спрашивать, нужна ли ему помощь. Что касается меня, то я в большинстве случаев с детьми, они мне и помогают. Либо сама справляюсь. Хотя недавно мне помогли, когда я ходила голосовать — самой не получилось открыть паспорт. — Если человек на улице захочет подойти к Маргарите Грачёвой, чего ему точно не стоит делать? — Однозначно хватать меня за руку, особенно без спроса, что очень любят делать некоторые люди. Мы же не подходим к обычному человеку и не говорим: «О, у тебя такое ухо, дай-ка я за него схвачусь». Так же и мой протез, это же часть меня, это моя рука. «Часто оказывается уже поздно» — В России произошло столько громких историй, связанных с домашним насилием, в том числе и ваша. Как думаете, что-то изменилось с тех пор? — Разве что обсуждать эту тему стали больше. По существу никто не чувствует сдвигов этом плане. Когда прошло два года после трагедии, я написала пост о том, что мы уже столько времени обсуждаем закон о профилактике семейного насилия, взвешиваем все «за» и «против», а помощи никакой нет. Если честно, мне, как пострадавшей, всё равно, в какой форме это будет, как это продвинут, законом ли, изменением Уголовного кодекса. Просто хочется, чтобы была реальная, эффективная помощь и защита пострадавшим. До сих пор еженедельно мне пишут девушки, присылают фотографии побоев, и оттого что ко мне обращаются постоянно, ещё страшнее. Всё, что я могу им сказать, так это чтобы они максимально надеялись на себя или обращались в организации, вроде «Насилию.нет», где им окажут бесплатную помощь. Поддержки со стороны государства и полиции пока нет. И что должно произойти, чтобы ситуация изменилась, я не знаю. Радует то, что мы обсуждаем эту проблему, подключаются знаменитости. Но в то же время, как это ни страшно звучит, я не исключаю такой сценарий: выйдет мой бывший муж, убьёт меня, и вот только тогда мы вспомним, что была такая Маргарита Грачёва, что надо было принимать закон и защищать её. А сколько историй женщины предпочитают не афишировать? Боятся осуждения со стороны людей — у нас же любят говорить, что сама во всём виновата. — Как вы думаете, почему закон до сих пор не принят? — Не знаю. Противники говорят, что у нас и так достаточно сейчас статей в Уголовном кодексе, которые могут всё это разрулить. Но они действуют, только когда уже есть побои или летальный исход. До этого момента у полицейских нет инструментов, чтобы повлиять на ситуацию. Часто оказывается уже поздно. И когда ты труп, уже вряд ли тебе кто-то поможет. — Какая система профилактики и борьбы с домашним насилием вам ближе? — Проблема домашнего насилия наверное нигде не будет решена полностью, но это не значит, что не надо пытаться её решать. Знаю, что такие законы есть в 156 странах, а в постсоветском пространстве их нет только у нас и в Белоруссии. Во Франции, насколько мне известно, не так давно как раз приняли электронные браслеты как гарантию исполнения охранного ордера. В некоторых европейских странах, если в аптеке скажешь кодовую фразу «Маска номер 19» — это значит, тебе угрожают и бьют дома, и тебе помогут. Кстати, во время карантина уровень домашнего насилия вырос во много раз. — Какие меры защиты жертв домашнего насилия, на ваш взгляд, следовало бы внедрить в России? — Во-первых, само по себе принятие закона не значит, что никто больше не будет погибать. Во-вторых, сразу хочу подчеркнуть, что сторонники закона не исключительно женщин собираются защищать. От домашнего насилия страдают и мужчины, дети, пенсионеры. Два с половиной года назад мне бы, конечно, помогла такая мера, как отделение преступника от пострадавшей. Ты подаёшь заявление, и вы сразу автоматически разъезжаетесь, его отселяют, чтобы ты была защищена. Потому что самое страшное, когда ты подала заявление — это возвращаться домой к человеку, который угрожает твоему здоровью и жизни. Ещё страшно, что у нас нет никакой помощи, если тебя преследуют. Наказания за такое вообще нет в Уголовном кодексе! А человек, с которым ты живёшь, прекрасно знает, где ты работаешь, куда ходишь. Поэтому хотелось бы ввести такую вещь, как охранный ордер. В идеале, конечно, в виде электронных браслетов, а не на бумаге, чтобы было больше доказательств, если человек ограничения нарушит. Но это, боюсь, дело совсем далёкого будущего. — У нас, как правило, жертва домашнего насилия сбегает от агрессора, а не его выселяют... — Да, и я считаю это в корне неправильным. У нас именно пострадавшая должна уходить из дома: собирать документы, детей, искать, куда бежать от человека, который совершил преступление и который продолжает спокойно жить. Мне нередко говорят, что я должна переехать. В этом есть доля логики, потому что на данный момент моя страна меня не защищает. И неизвестно, будет ли, когда бывший муж выйдет из тюрьмы. Но мне не хочется всю жизнь скрываться. Я никого не убила, не покалечила — почему именно я должна бегать и прятаться? Вообще у нас на данный момент странное отношение к семейному благополучию. Алименты мне приходят на двоих детей в размере 200 рублей в месяц. И смешно, и грустно, если бы не испытала на себе — не поверила бы, что так бывает. Лишение родительских прав бывшего мужа было с пятого или шестого заседания, спустя девять месяцев. Прокуратура говорила, что он хороший отец: он же детям ничего плохого не сделал. «Замуж я иду не насильно» — У вас два сына. Как вы их воспитываете? — Мама я строгая. Считаю, что к воспитанию надо подходить серьёзно. В идеале — личным примером, тем, как мы живем. Сложный момент в том, что в большинстве случае домашнее насилие идёт из детства, ребёнок видел, как, например, папа бьёт маму. И требуется много работы, чтобы эту подсознательную установку победить. Мне нередко приходится слышать, как же не разглядели сразу садиста, психопата, куда смотрели, почему всё не разузнали? Но это, пожалуй, только в королевских семьях собирают доскональное досье, кто чем болел, кто кого бил. Да тебе и не скажут такого, а может, человек и сам об этом не знает. И страшно, что невозможно разглядеть, как под рентгеном, человека, который сначала был любящим, а потом резко превращается в чудовище. — Может, есть какие-то тревожные звонки, на которые надо обратить внимание, и которые вы осознали только сейчас? — Какого-то исчерпывающего списка опасных признаков, к сожалению, нет, хотя это было бы здорово. Насилие бывает совершенно разных видов: физическое, психологическое, экономическое, сексуальное. У каждого свои особенности. Но одним из показателей может быть, если тебя начинают жёстко контролировать. В самом начале отношений ты можешь воспринимать контроль как плюс, признак ухаживания: тебя встретили, забрали, приятно же. Я так жила: у бывшего мужа были все пароли от соцсетей, и я даже на это не обращала внимания. Мне казалось, что это норма, скрывать было нечего. — Расскажите, чем вы занимаетесь сейчас? — Меньше года назад мы переехали в Санкт-Петербург. Я планировала уехать из Серпухова в более крупный город, а в Питере я проходила реабилитацию. Ну и с началом карантина решила остаться. Дожди и климат мне не очень нравятся, но город очень красивый, с богатой культурой. И главное — люди, которые меня окружают. Постоянной работы сейчас нет, но есть проекты, которыми я занимаюсь несколько раз в месяц. Поэтому у меня нет чёткого распорядка дня. В августе будет съемка в Москве на тему домашнего насилия. — В Instagram я видела у вас фото, где вы прыгаете с парашютом. Как ощущения? — Меня спрашивали инструкторы, страшно ли мне что-то вообще после такой трагедии. Да, я, как любой другой человек, так же боюсь и прыжков с большой высоты, и всего прочего. Прыжок с парашютом для меня был мечтой, я хотела это сделать лет ещё восемь назад. Потом появились дети, и всё не было времени. И вот уже после произошедшего мне написала Лена Волохова, у неё нет руки и ноги, и она делает проекты «Неботерапия», где люди с ампутацией прыгают с парашютом. Я тоже прыгнула, чему очень-очень рада, прямо наслаждалась, когда летела. Теперь хочу сделать это ещё раз, но уже вместе с мамой на её день рождения. — А вы ещё занимаетесь дайвингом? — Да, мне нравится, это интересно, хотя и сложно. Хотя сначала я сказала нет, какой дайвинг, хочу в небо, а вода — не моё. Потом втянулась. Это тоже проект для людей с инвалидностью, который организовывал Дима Павленко. Вообще, когда меня зовут на такие проекты, я обычно не отказываюсь. Правда, карантин и тут внёс свои коррективы, сейчас всё закрыто. — Вы вдвоем с мамой написали книгу «Счастлива без рук» и говорили, что хотите её экранизировать. Есть какие-то интересные предложения? — Периодически поступают, но конкретных договорённостей пока нет. По-хорошему мне бы хотелось, чтобы кино сняли, возможно, за рубежом, показывали по всему миру, перевели на многие языки. Причём чтобы фильм был не документальный, а художественный, с прокатом в кинотеатрах. Себя я ни в одной роли, конечно, не вижу: тут нужны профессиональные актёры. Но участвовать в процессе очень хочется, чтобы фильм был максимально достоверным. — Планируете писать дальше? — По поводу второй книги есть идеи, пока только наброски. Но в ближайшем будущем, я думаю, всё должно получиться. — Вы собираетесь выйти замуж во второй раз. Как идёт подготовка к свадьбе? — Хочу сказать, что не надо судить весь мужской пол по одному человеку. Я выхожу замуж в сентябре, к свадьбе почти всё готово. Настроение приподнятое, замуж я иду не насильно, сама этого хочу. Я жду этого события, для меня это важно. Но я бы не хотела много разговаривать на эту тему. Для меня более волнительно предстоящее 1 сентября и первый класс у старшего сына.