Врач-травматолог Олег Волошин: «Страшно, когда ничем не можешь помочь»

Как вы представляете себе врача-травматолога, работающего в Севастопольской поликлинике? Лично я, собираясь на встречу, ожидала увидеть крепкого мужчину излучающего спокойствие и уверенность. Оказалось, что Олег Волошин выглядит именно так. Конечно, травматологом может быть человек – умеющий сохранять самообладание при любых обстоятельствах и готовый помогать пациентам в любых условиях. В медицину – по маминым стопам Олег Владимирович родился и вырос в Артёмовске Донецкой области. Небольшой город знаменит лишь тем, что в нем делают шампанское. Его мама работала заведующей женской консультации, ее все знали и уважали. Дом был заставлен книгами, но в основном на полках «жила» литература по медицине. На кухне или в гостиной постоянно слышались разговоры о заболеваниях, пациентах и трудностях работы. Все это вдохновляло мальчишку, и во дворе своего дома он оказывал друзьям «первую помощь». После окончания девятого класса пошел в училище и закончил фельшерское отделение. Немного поработал на скорой помощи и в 1994 году поступил в университет. — На шестом курсе нужно было определяться со специальностью. Гинекологию я ещё с училища знал лучше всех и очень хотел работать по этому направлению. Но мама категорично заявила, что гинекологов в нашей семье и так хватает. Мне хотелось помогать людям в тот же момент, когда они ко мне обратились. Как раз было одно свободное вакантное место на травматолога. Пять лет отработал в Артёмовске, затем клиническая ординатура на два года. В 2007 году переехал в Донецк. И меня эта профессия покорила. Это именно то, что я искал: оказание первой помощи в травмпункте, операции — пострадавшие, переломы, раны… Я могу сразу помочь и сделать так, чтобы человеку тут же стало легче. За это я и люблю своё дело. А от гинекологии всё равно недалеко ушёл, поскольку, моя жена работает по этой специальности. Операции «по наследству» В Донецке врач устроился в областную туберкулёзную больницу, где участвовал в операциях на позвоночнике. Туберкулёз часто поражает кости и суставы. Разрушение или поражение позвоночника можно диагностировать только по биопсии, когда берут кусочек мягкой ткани или по МРТ. Но не всегда понятно, пошло ли это разрушение от туберкулёза, от онкологического заболевания или от инфекции в кости. Для того, чтобы выяснить точную причину необходимо вскрыть и посмотреть. Данные операции были уникальны тем, что их проводили через передний доступ. Делался разрез на боку, органы смещались, части разрушенного позвоночника удаляли и замещали на керамические с мышечной ножкой — это мышечная ткань, которая со временем начнёт обволакивать и соединит всё. После операции человек заново учится ходить и, конечно же, запоминает врача, который практически с ним живёт. Такие операции мало кто умеет делать, даже из нейрохирургов. — Операции передаются от кого-то кому-то, как по наследству. Ты приходишь в отделение, и твои наставники учат тебя, например, проводить операции через передний доступ. Коллеги из других больниц постоянно придумывали новые операции, аппараты, и мы все быстро схватывали и тут же начинали сами их проводить и применять. Помню один забавный случай. Через каждые пять лет мы проходим курсы. Вот на одних из таких курсов в областной клинике стоит заведующий отделением, профессор и я рядом. «Чем ты сейчас занимаешься?» — спрашивают они у меня. «В субботу ключицу прооперировал аппаратом, — есть аппарат Илизарова, а этот немного другой», — отвечаю. Оказалось что это как раз мои собеседники придумали и запатентовали этот аппарат всего два месяца назад. «Сколько времени у тебя заняла операция?» — обратился ко мне заведующий. «Где-то минут 30 — 35», — отвечаю. «Представляешь, Володь!? Они за 35 минут делают. А мы с тобой два часа мучились, как это всё собрать и провести операцию», — воскликнул заведующий… О войне В детстве я как-то спросила у дедушки, что такое война. Он ответил: «Это когда твой товарищ и медсестра на твоих глазах подрываются на мине». Он страдал от катаракты и ничего не видел, поэтому всегда смотрел прямо, а его лицо, пока он говорил, напряглось, брови опустились, как будто-то внутри что-то резко заныло. Такое же лицо было и врача, когда я спросила о Донецке. — Это страшно, — неуверенно произнёс врач, а затем началось тягостное молчание. — Это страшно и тяжело выразить словами, чтобы объяснить, — фраза на выдохе прозвучала более уверенно, а рука перестала тереть лоб и переключилась на лежащий на столе колпачок, — пока не увидишь сам, этого практически невозможно понять. Когда бабушка с дедушкой рассказывали, что такое война, погибшие люди, взрывы — ты этого не то что не понимаешь, а не представляешь, каково оказаться в этой ситуации. Когда это происходит рядом… Когда привозят раненых детей, и они умирают у тебя на руках, то становится страшно оттого, что ничем не можешь им помочь. Говорят, что у каждого доктора есть своё кладбище. Смерть я видел и до 2014 года, но это другая смерть. Там человек уходит из-за болезни, и ты делаешь всё возможное, чтобы предотвратить это, хоть и понимаешь, что не получится. А когда вот только что дети бегали, купались в озере и тут прилетели ракеты. И вот один из них с осколком, который прошёл через лобную область, затылок и превратил мозг в кашу. Пока идёт обследование, ты думаешь, как его достать, ребёнок умирает. Вот это страшно. Когда напуганные люди приезжают с пляжа на своих машинах, с сумочками, в купальниках и все посечённые мелкими осколками. В основном, были осколочные ранения или люди натыкались на шумовые или предупредительные растяжки. Конечно, один осколок легче достать, чем сто, но тут всё зависит от того, какой осколок, куда попал и нужно ли доставать. Были случаи, когда один осколок застревал под кожей и поражал сосуды, а были мелкие, которые входили глубоко или застревали в мягких тканях. Что в первом, что и во втором случаях достать их было практически невозможно. Так осколки и оставались в людях. В травмпункт привозили не только гражданских, но и солдат. Кто-то приходил с передовой, и мы его завязали, загипсовали, через два дня он приходит снова. То с рукой был, теперь с ногой. Через три дня возвращается уже с ранением в груди. Мы работали сутками, домой не уходили. Дома всё обсуждается, и ты варишься в этой ситуации. И нет никакой отдушины, ты постоянно «стрессуешь». Смешного мало, но бывает Во время войны многие справлялись со стрессом с помощью алкоголя. Особенно рабочие, которые остались без дела. Вот два товарища принесли третьего в травмпункт, потому что он упал и у него вывихнулось предплечье. Они очень переживали, потому что рука смотрится очень криво, как будто у инопланетянина. Находясь в «хорошем» состоянии, они ругаются со всеми, чтобы их пропустили вперёд без очереди. Олег Владимирович вышел в коридор, чтобы их успокоить. — Вот видите, ему руку оторвало! — рассказывает один товарищ. Травматолог смотрит и понимает, что он совсем расслабленный. Берётся за руку, и она сразу с лёгким, правильным движением встаёт на место. А товарищи всё на эмоциях рассказывают детали произошедшего… — Так что вы хотели? — спрашивает травматолог. — Вот видишь — рука! — один указывает на потерпевшего. Волошин переводит взгляд на больного — Ой, так была ж другая, — удивляется второй. — Вот видишь, уже всё на месте, — спокойно отвечает врач. — Шо, уже всё? — Уже всё! — И это мы столько ждали? — Ну, вы вообще ничего не ждали, пока тут ругались. — Так шо, можно забирать? — Нет, нужно гипс наложить, чтобы все зажило! — Ай, и так сойдёт. После чего они взяли больного за подмышки и ушли. Вот если бы всегда помочь пациенту можно было одним движением… В заключение — Не нужно быть беспечными, надеяться на авось и что все будет хорошо. Часто люди травмируются из-за невнимательности или из-за того, что не рассчитывают свои силы. Думали, пронесёт, такое случается только с другим, а тут — оп и случилось. Я всегда так говорю: «Мы никого не зовём в гости, а к нам всё равно приходят. Но лучше приходить к нам в гости на чай, чем так».