Фарфоровый слон и ручной гранатомёт: во что играли дети послевоенного Калининграда

В книге Юрия Иванова “Танцы в крематории”, действие которой происходит после войны в советском Кёнигсберге — Калининграде, есть эпизод, когда в компанию старших ребят пытается влиться Тонька, “худая девчонка 13 лет в синем линялом платке”. Тоньке надо сдать “экзамен” — выстрелить из “Панцерфауста”, немецкого гранатомёта, в подбитый танк “Тигр”, стоявший где-то в районе современной Сельмы. Тонька прицеливается. Выстрел. Тоньку находят в кустах, куда её унесла реактивная струя. Тонька жива, только руку вывихнула. С этого момента за Тонькой закрепляется кличка “Фаустпатрон”. Как и у многих других героев “Танцев в крематории”, у этого замечательного персонажа есть реальный прототип. Антонина Анатольевна Максимова, легендарный калининградский экскурсовод, рассказала “Клопс” о времени и о себе. Миномёт, который не понравился “В своей книге Юрий Николаевич меня сильно состарил. История с “Панцерфаустом” случилась, когда мне было всего девять. Я выросла во дворе, где было девять мальчишек и я одна. Поэтому я занималась всем, чем занимались мальчишки: стреляла из всех видов пистолетов и автоматов, которые нам попадались. Это было здорово. Меньше всего в этом отношении мне нравился миномёт. Как-то возле Пятого форта стрельнули и из этого. Оружия было много. Найденное мы прятали от взрослых, иногда они находили наши схроны. Как-то на побывку из Таллина приехал мой старший брат. У меня в столе он нашёл пистолет маузер. Разобрал его на части и выкинул в окно. Что-то я потом нашла, что-то нет. До сих пор ему этого простить не могу. У меня мальчишки этот маузер не отбирали, а старший брат… “Я выросла во дворе, где было девять мальчишек и я одна” У нас было “своё место” — за рыбоконсервным комбинатом в Солдатском переулке, за железной дорогой. Сейчас это Сельма. Воронки на месте бывшего немецкого поместья, от которого мало что осталось после штурма, заполнялись водой, мы в них учились плавать. А ещё мы были самыми настоящими тимуровцами. Вставали очень рано и шли охранять наши огороды, разбитые на том месте, где потом построят плац военно-морского училища. На огороды покушались такие же мальчишки и девчонки, жившие на улице Чекистов и в Чкаловске. Мы с ними вели весьма серьёзные сражения. Участковым у нас был дядя Петя. Когда он появлялся в районе, мои карманы сразу становились тяжёлыми: мальчишки быстро сбрасывали мне всё своё вооружение. Я в этот момент стаскивала с головы тюбетейку, под которой прятались косички. Это было очень хорошо отработано”. “Бассейка” и ананасы в банках “Бассейка” — так мы называли заброшенные очистные сооружения недалеко от рыбоконсервного комбината. В большой квадратной яме мы купались летом. Именно там меня контузило во время выстрела из того самого “Панцерфауста”. Только я не стреляла по “Тигру”, его там не было. Я его неправильно как-то взяла и стрельнула. Больше никогда в жизни эти фаустпатроны не трогала. Весной на территории нынешней Сельмы на поверхность земли выползали снаряды-”подснежники”. Не знаю, почему, но их всегда к нашему месту таскала я, а не мальчишки. У меня тогда не было страха. Пару раз снаряды взрывались, и нас накрывало грязью. У меня три контузии. Страшно стало гораздо позже, когда у меня родился внук. Я поняла, что этого счастья могло и не быть… Тогда часто люди подрывались. В газетах об этом не писали. Одно из моих воспоминаний школьной поры: едешь в трамвае, а люди обсуждают очередной подрыв. В домах стояло много ловушек. Особенно в подвалах. Немцы там прятали посуду, продукты. А там — что-то вроде растяжки. Взрыв. Мы как-то на рыбоконсервном заводе нашли склад с продуктами. Быстро проделали туда дырочку. Там даже хлеб был, упакованный в несколько вощёных бумажек. Как свежий. Но к тому времени мы уже боялись: немало было случаев, когда найденные продукты оказались отравленными. Сообщили о своей находке взрослым. Они всё это благополучно разделили. Не могу вам передать, как мы на них обиделись. Там ведь даже ананасы в банках лежали и вино. Взрослые его выпили. И никто не отравился”. “Я была не больше кружки для молока” “Я родилась в Смоленской области, в партизанском краю. Появившись на свет, я была не больше кружки для молока. В деревенскую кружку для молока входит ровно литр. Бабушка пекла партизанам хлеб. Они спрашивали, где она в те голодные времена берёт яйца, чтобы каравай смазать? Яиц не было, но имелся секрет: горячий хлеб холодной водичкой смазать надо. Тогда корочка будет блестеть. Это единственное, что в нашем доме рассказывали о войне. Моего деда репрессировали и расстреляли 23 марта 1937 года в двадцати километрах от деревни, где его арестовали. Вся деревня знала, кто на него донёс. Да тот и не отпирался, их вместе арестовали. В шестидесятые годы деда посмертно реабилитировали. В Калининград меня привезли в 1946 году. Маме разрешили сюда приехать, у неё был документ, что её муж, мой папа, пропал в Восточной Пруссии без вести. Здесь же в составе авиационной части закончила войну её сестра Валентина. Вначале мы жили на проспекте Победы, потом переехали на Каштановую аллею. Когда мне исполнилось 19 лет, я абсолютно случайно попала на Новый год в квартиру, где прошли первые месяцы моей калининградской жизни. Разумеется, там всё было по-другому. Очень странное ощущение… Я приехала сюда в четыре года. Здесь у меня была собака — овчарка Рекс, мой дружочек. Его соседка убила — насыпала патефонных иголок в пищу. А ещё я помню, как в доме случилось ЧП. Взрослые о нём говорили шёпотом, но я всё равно подслушала. Дядя Витя, который жил на втором этаже и был женат на немке, повесился. После этого жену дяди Вити Эльзу и их сына Эрика забрали. Взрослые так говорили: их забрали…” Фарфоровый слон “В нашей квартире была масса просто фантастических вещей. Моей любимой игрушкой был здоровый фарфоровый слон, покрытый бархатной попонкой с кисточками. Я на нём сидела. А ещё безумно красивые статуэтки. Голодной зимой 1947 года эти замечательные вещи стали пропадать — их меняли на продукты. Мама и тётя Валя работали на складах где-то в районе Дзержинского, но продуктов не было во всём городе. Моего замечательного слона тоже сменяли. Я рыдала. А ещё детские книжки с картинками — очень красивые, немецкие, разумеется. Благодаря им я познакомилась со сказками. Но немецкий мы тогда ненавидели. В школе, когда выбирали, какой язык учить, ответ всегда один — ни в коем случае не немецкий. В 1948 меня отдали в детский сад. На сохранившейся фотографии я на новогоднем утреннике стою в костюме, разумеется, снежинки. Маленькие немцы и русские ходили в один садик. Немецкие дети очень быстро выучили русский. Мы не говорили с ними по-немецки — они говорили с нами по-русски. Немецкие дети были очень тихими и называли себя русскими именами: Ирен — Ирина, Герман — Гарик. С Гариком мы дружили. Мама у него работала в Тапиау, который стал Гвардейском. Потом они уехали в Германию. Я знаю много историй, когда в послевоенном Кёнигсберге русские помогали немцам. Даже праздники вместе отмечали. Это очень характерно для русского человека. Тогда он быстро смог сложить два и два и понять: в войне виноват не тот самый Ганс, который с детьми сейчас живёт в подвале своего дома и которому отдали приказ, а кто-то гораздо выше него. Несмотря на войну, на эту жуткую пропаганду с обеих сторон, простые люди это понимали…” Штука, на которой сидели студенты “Совсем маленькие, мы вместе играли на развалинах старого немецкого дома. Как-то нас позвали домой обедать, и тут прибыли сапёры. Оказалось, что за крыльцом разрушенного здания лежала неразорвавшаяся авиабомба. Позже, уже учась в политехникуме, я была не в ладах с химией. Как и многие другие, пересдавать ходила к преподавателям, жившим возле техникума. У их дома лежала здоровенная, наполовину утопленная в землю металлическая штука. На ней и сидели студенты в ожидании. Сверху штука была отполирована студенческими задами. И вот как-то в районе объявляют тревогу: студентов эвакуируют из техникума, людей из домов в округе выселяют, милиция и солдаты оцепление выставляют. Мы увидели, как в сопровождении милицейской машины с мигалками к техникуму приехал грузовик, в кузове — песок. Оказалось, что штука, на которой мы сидели, — сверхмощная авиационная бомба. Её вывезли со всеми предосторожностями и взорвали за городом”. Миф для туриста “Моя профессия — экскурсовод. Я рассказываю о Калининграде. Я родилась не здесь, но Калининград — это мой город, город моей жизни. Я была экскурсоводом в советские времена, занимаюсь этим до сих пор. Я люблю этот город. К сожалению, в последнее время я и мои коллеги, калининградские профессиональные экскурсоводы и гиды-переводчики, сталкиваются с тем, что туристы едут к нам смотреть то, чего у нас нет и быть не может. Посмотрите, какие дорогие и ужасные ролики, якобы продвигающие Калининград, снимает правительство Калининградской области. Это непрофессионально, поэтому они мне не нравятся. Моя дочь тоже экскурсовод. Когда она начинает работать с группой, спрашивает, из каких источников туристы брали информацию о Калининграде. Часто в ответ звучит: мы смотрели “Жёлтый глаз тигра”. Этот сериал не имеет никакого отношения к истории калининградского региона. Более того, он дискредитирует область. И тогда нам снова приходится открывать приехавшим туристам нашу терра инкогнита — нашу Калининградскую область…”