Как школьница Варя всю деревню прокормила
Бака Трындычиха встала с кровати с пятой попытки. В этом году ей исполнилось 90 лет. Несмотря на то что дочка давно звала её в город, в цивилизацию, Трындычиха не хотела покидать свой родовой дом, построенный прадедом ещё до революции. И так маленького росточка, к своим годам она высохла и была похожа на переболевшего жуткой болезнью подростка. Но только если увидеть её лицо и кисти рук. Позвоночник по-прежнему, хоть и с трудом, она держала прямо, а, одетую в новомодную, хоть и поношенную одежду правнучки, со спины Трындычиху можно было принять за девочку. Конечно, Трындычиха - не настоящее имя старушки. По паспорту она звалась Варвара Степановна Голицина. Просто один острый на язык односельчанин, когда семидесятилетняя бабка Варя отчитывала его за какую-то мелочь, сказал в сердцах при всём честном народе, мол, не Варвара Степановна вы, а истинная Трындычиха. Несмотря на странную черту - бурчать себе под нос на всякого и по любому поводу, Варвару Степановну в деревне любили. Но любили её опять же не за современные заслуги перед обществом - все в деревне знали и передавали эту историю из поколения в поколение - Трындычиха, а тогда просто Варька, практически спасла деревенских от голодной смерти. Случилось это в годы войны. Всех мужиков забрали на фронт. И даже подростков мужского полу позабирали в трудармию. Варе тогда было 11 лет. Папу забрали на фронт. И когда начались первые голодные дни, Варя пошла... на охоту. До войны Варин папа был промысловиком и, так как сына у него не получилось, он брал с собой на охоту дочку. Буквально с семилетнего возраста. В первый раз, конечно, получился скандал - мама буквально за шкирку пыталась Варю оттянуть от папы. Но та с такой силой вцепилась в сапог отца и так заорала на всю округу, что мама перекрестилась, затем перекрестила мужа и дочь, достала платочек и махала уходящей в тайгу подводе, пока та не скрылась из вида. Варе так понравилось в тайге, что с тех пор она ездила с отцом туда каждый раз. И другие промысловики - два мужика из соседних деревень - этому радовались. Пока они гонялись за белкой, соболем и другой пушниной, Варя, остававшаяся в заимке за хозяйку, прибирала и готовила им ужин. Конечно, этим её «развлечения» не ограничивались. Она постоянно теребила отца, чтобы тот научил её палить из ружья. Некоторое время папа сопротивлялся - отдачей тяжёлого оружия ребёнка элементарно могло откинуть метра на два. Но в конце концов он уступил. На поваленную лесину - в шагах в пяти - была поставлена банка из-под говяжьей тушёнки, Варя прислонена спиной к мощному кедру, и после недолгого инструктажа девочке вложили в руки «мелкашку». Когда банка взвилась в воздух с первого выстрела, папа сказал «ё». Папа поставил вторую банку, перезарядил винтовку. Когда и вторая, и третья банки повторили судьбу первой, «ё» уже звучало после каждого выстрела. Чтобы прекратить череду случайностей, папа отнёс следующую «жертву» шагов за двадцать, где её среди качающейся хвои почти не было видно. Когда и эта жестянка слетела с ветки, папа сказал «всё» и молча отобрал у дочери ружьё. Товарищи отца промолчали, и, только когда Варя уже засыпала, она услышала, как отец категорически сказал им: «Нет, на зверя в тайгу я её не возьму - своих детей тащите волкам на пропитание». Нарезное оружие, в том числе «мелкашку» отца, власти в самом начале войны у всех забрали. В деревне поговаривали, что оружие раздали тем, кто не попал на войну по возрасту и здоровью. Из этих людей сколотили промысловые бригады - стране была необходима пушнина. Это было правдой, и даже Варя пыталась туда попасть. Но однорукий комиссар, потерявший конечность в первом же бою, сказал: «Ну-ка, вприпрыжку отсюда, иначе я тебя так ремнём начешу, сидеть неделю не сможешь». Поэтому, когда от голода уже стало тяжело передвигаться, на охоту Варя пошла с дробовиком, который, сколько девочка себя помнила, висел на ковре рядом с гармонью. Вообще, это было странным. Люди страдали от голода, а на озере за околицей кипела жизнь. Дикие утки, гуси, лебеди - вся эта еда сидела друг у друга на головах и боролась между собой за место под солнцем. Когда Трындычиха рассказывала сентиментальным журналисткам, как добывала в войну лебедей, те каждый раз спрашивали: «Бабушка, лебедь ведь благородная птица, она символ любви, как же у вас рука поднималась?». Отвечая на этот вопрос, бабушка, с трудом проглатывая слово «дура», говорила: «Птенчик ты мой, деревенские во все времена со своего озера в первую очередь лебедей выбивают». И, насладившись ужасом «дур», продолжала: «Лебедь птица большая и сильная, и, чтобы отстоять себе кормовую базу, она выгоняет с озёр и утку, и даже гуся. А местным как быть, на что охотиться, как семьи кормить?». Сначала она добавляла к сказанному, мол, а почему бы простому люду не попробовать вкусную птицу, раз её цари ели - видели же мультики, как несут на блюдах лебедятину на царском пиру… Но потом перестала - «дуры» эти детали в свои статьи не включали, а метать бисер правды перед ними ей надоело. К слову сказать, и про то, что все деревенские лебедей на своих озёрах стреляли, тоже никто не написал, но про это Трындычиха умолчать не могла - тогда бы и её рассказы про охоту были бы какими-то выхолощенными. Запасных патронов для ружья одиннадцатилетняя Варя не нашла. Были только те, что находились в двустволке. Дойдя до озера, тихонько, чтобы не вспугнуть дичь, Варя в одном ситцевом платьице вошла в воду, дошла до края островка камышей и наконец увидела зеркало озера. А на нём!!! От уток было черным-черно. Варя, в стремлении подойти поближе, стояла в воде уже по самое горло, вода уже попадала в нос. Но девочка, постаравшись расположить ружьё параллельно зеркалу воды, прицелилась и разом нажала оба спусковых крючка… Ружьё вылетело из рук и ушло на дно. Отдачей, с дикой болью, Варе вывернуло пальцы. Но она тут же нырнула, задыхаясь, в липком иле нащупала дробовик. С трудом подняла его на поверхность, кое-как пристроила на том самом камышовом островке. И только после этого посмотрела на место, куда стреляла. Там, на лёгких волнах, колыхалось минимум двадцать тушек. Прямо в платьице и туфельках Варя саженками поплыла за ними. Но за один раз всё забрать не смогла. Уже из последних сил выбравшись на берег, - последним она притащила за собой ружьё - Варя посчитала добычу. Двадцать пять жирнючих селезней и самочек кряквы. Варя заплакала от счастья и пережитого возбуждения. Затем - прикрыв грудь водорослями, а из платьица соорудив подобие мешка, поволокла уток домой. Сварила кулеш сразу из пяти штук, остальных положила на лёд в подпол. Мама, пришедшая с работы и увидевшая настоящую сытную еду, зарыдала. Узнав, сколько ещё уток ждёт своей очереди в подполе, снова зарыдала и стала зацеловывать Варю в волосы, в глаза, в носик. Патронов в доме больше не оказалось. То есть они точно были - просто найти мать с дочерью их не смогли. Но Варина мама уже поняла, что обладает таким богатством, что может его - в хорошем смысле конечно - с большой выгодой менять на боеприпасы. Мама оказалась талантливым предпринимателем. За один патрон она предлагала пять уток. Деревенские, не веря своему счастью, отдавали их практически с криком «ура». Они не знали, что с каждого выстрела Варя «насобачилась» брать до двадцати пернатых. Но мама и не подличала. Излишки - то, что не помещалось на леднике подпола - она разносила (даром) «беспатронным» селянам. В деревне, конечно, ничего не утаишь. И про Варин талант вскоре узнали все. Обид на делёж, понятное дело, не возникало. Но однажды к Варе приковылял дед Иосиф, которому, по слухам, было лет за 120. Он изъяснялся на смеси иврита, украинского и какой-то разновидности персидского языка, вследствие чего в доме Вари пришлось собрать человек пять, кто мог понимать его хоть через слово. Итогом, правда, стала совсем не вербальная информация деда Иосифа. Когда уже все переругались, пытаясь истолковать его посылы, он достал из кармана изношенных галифе фантастический эскиз какого-то орудия, похожего на пушку Наутилуса капитана Немо. Отдав нарисованный на клочке газеты «Правда» эскиз, дед Иосиф раздражённо плюнул в сторону своих «переводчиков» и уковылял прочь. И «переводчики», и Варина мама с эскизом побежали к однорукому комиссару, у которого за плечами было пять классов приходской школы и три месяца ускоренной военной подготовки. Внимательно изучив карандашный набросок, комиссар почесал затылок. - Ай да дед, ай да контра, - задумчиво сказал он, почёсывая оставшейся рукой намечавшуюся плешку, - он ведь нам инструмент для выживания выложил, пороху и дроби в деревнях навалом, а патроны заряжать некому. Вот идея где. Как стало понятно из дальнейших восторженных объяснений комиссара - на эскизе была изображена «утиная пушка» образца минимум XVII века. Проще говоря, она работала по принципу пищали, но только прикреплённой под определённым углом к лодке. Стреляла на самом деле, как пушка, но дробью по всей утиной стае сразу. А главный секрет - в стрелке, который мог и угол стрельбы выверить, и расстояние до стаи. «Пушку» сделали за один день. Понадобилась только крепкая труба, один конец которой завальцевали и залили свинцом. Проточили дырку для поджига пороха, нарубили из старых валенок пыжей, отлили дроби, и дело пошло. Варя, как бомбардир, ходила на этом «крейсере», пока у деревенских дичью не заполнялись ледники в подполах. …Пытались, конечно, Варю с её боевого поста подвинуть. Тот же однорукий пытался. Но только в первый же раз все бесценные заряды пустил «в молоко», в осоку. С тем и угомонился.
