Что не так с современной архитектурой и почему деньги – не залог успеха? Отвечает Фрэнк Гери

История сотрудничества Фрэнка Гери и конгломерата LVMH началась почти 20 лет назад, когда Бернар Арно объявил, что автор здания Музея Гуггенхайма в Бильбао и обладатель притцкеровской премии построит в Париже музей Fondation Louis Vuitton. В этом году Бернар Арно предложил Гери отметить 150-летний юбилей Hennessy X.O созданием особенного декантера для особенного напитка: Гери облачил его в кофр из мятой позолоченной бронзы и измельченного стекла. Harper’s Bazaar удалось узнать у самого маэстро, как проходила работа над коллаборацией и какую цель он преследует в каждой своей работе — будь это общественное пространство или проект для мирового бренда. О современной архитектуре и будущем Больше всего я не люблю непорядочность. Людей, которые не вкладывают в свою работу душу и сердце, и из-за них наши города выглядят, как они выглядят. За те же деньги можно построить что-то совершенно иное. Я сам доказывал это много раз. Каждый квадратный метр музея Бильбао оправдал свои $300 и принес местному сообществу миллионы евро. Так что дело не в деньгах: можно строить дешево, но результат должен быть для людей. Он обязан возвышать. Многие здание холодные и недоступные. Я пытаюсь сделать их человечными, мне нравится, когда здание "живет". Люди это чувствуют и до сих пор говорят про мои первые работы из фанеры и металла, что они их цепляют и трогают. Конечно, слышать такое приятно, но дело ведь не только в эго. Секрет в том, чтобы отдавать. Быть щедрым и делиться идеями. Много лет назад я задался вопросом: а как летают самолеты? Как сделаны машины? Мне стало любопытно, и выяснилось, что все эти технологии схожи с теми методами, которыми работаем мы, архитекторы. Например, софт, используемый при проектировании «Боингов», пригодился в Бильбао и Концертном зале Диснея. Все изгибы сконструированы при помощи программ для строительства самолетов. Мы бы не сделали ничего без того программного обеспечения. На нем училась Заха Хадид! Наш небоскреб 76-Story в Нью-Йорке приходится в каком-то смысле братом бутылке Hennessy X.O., так как в нем использованы те же материалы. Технологии дарят гибкость и свободу выражать себя в архитектуре. Я не могу сказать, как на моей работе и архитектуре в целом отразятся последние события. Невозможно размышлять об этом, не углубляясь в политическую жизнь Америки. А это черная дыра. Происходящее меня сильно беспокоит. Сейчас нам дано время остановиться и подумать, насколько хрупка наша реальность. Я путешествую, строю здания и неплохо благодаря своей профессии живу, и вдруг кто-то это останавливается и говорит: «У нас тут проблема». Страшно, правда? Я наблюдаю за событиями в мире и молюсь — а я ведь даже не религиозен. О катарсисе и цели искусства Много лет назад я был в музее в Дельфах и был поражен статуей Дельфийского возничего. Я осознал, что годы, многие годы тому назад, кто бы ни создал эту статую, он был лишь человеком, который своими собственными руками создал произведение искусства не просто из бронзы, а из своего внутреннего, личного материала. И донес эти эмоции до сегодняшнего дня. Я расплакался. Этот опыт стал для меня переломным моментом. Мне стало ясно, что вещи могут создаваться чувствами. О сотрудничестве с LVMH и Бернаром Арно Бернар Арно обожает классическую музыку, и вместе с искусством это наш главный общий интерес. Я получаю огромное удовольствие от общения с ним, мне нравится, как он думает. Увлекательно следить за ходом его мысли и увлечениями. Я как-то делал дизайн бутылки водки, так что готов к подобным вызовам. Не иметь ни малейшего представления, куда приведет это приключение… Hennessy X.O. — это, строго говоря, просто жидкость. И вместе с тем— преданность людей своему делу, месту. Это символ того, что ты состоялся, символ наслаждения. Чувство принадлежности большой семье. Удивительно. О работе для Hennessy Цель всегда — сделать что-то, отражающее заданную тему. Нашей темой была история коньяка, а это долгая история, в нее вовлечены целые поколения семей. Мы открываем Hennessy X.O., чтобы что-то отпраздновать, отметить им важное событие из жизни, и гордимся видеть эту бутылку на столе. Для меня это как подсвечники, которые моя бабушка привезла из Польши или России, и по праздникам они всегда стояли рядом с бутылкой коньяка. Получив предложение от LVMH создать что-то, так же наполненное чувством, я взялся за работу. Но как объяснить человеку, который просто выбирает напиток, всю глубину этих переживаний, рассказать ему историю людей, стоящих за созданием одной этой бутылки? Это я и попытался сделать. Каждый раз, берясь за проект, я не могу сказать, как моя работа будет отражать его идею, а форма — соотноситься с содержанием. Когда я втянулся в работу с LVMH, я понял, сколько труда и воображения легло в создание напитка. В этом много народного творчества, человеческих историй. Кроме того, само место в долине Шаранты абсолютно уникально. Есть во всем этом что-то волшебное. Работа началась с экспериментов над стеклом, так как в любом случае из него создается сосуд. Это вводные данные. Когда мы доставали кусочки стекла из печи, они так красиво трескались, что я решил создать из них скульптуру. Оттиски принципиально делались вручную как напоминание об истории винодельни и кропотливом труде. Здесь я вернулся к Дельфийскому возничему, к греческой скульптуре. Ее сложно сравнивать с моей работой для Hennessy, но суть одна и та же. Кто-то много-много лет назад создал что-то из металла, а я стою напротив этого творения и плачу. Надо сохранить эмоции и пронести их сквозь века.