Как бороться с абьюзом в отношениях

В Центре им. Мейерхольда идет спектакль «Абьюз» — сновидческий триллер о насилии в семье по пьесе Натальи Зайцевой, продолжающей препарировать тему современных отношений после дебютного спектакля «Siri». «Нож» поговорил с драматургом о харассменте, обвинении жертвы и сексе будущего.

— Ты была музыкальным обозревателем, потом активисткой, при каких обстоятельствах ты оказалась в театре?

— После «Русского репортера», где я проработала 6 лет, было ощущение, что некуда идти, а писать что-то поверхностное не хотелось. Серьезную политическую журналистику я воспринимала как призвание на всю жизнь, что меня пугало. В отличие от всего этого театр меня совсем не пугал.

В Электротеатр я попала, когда он только открывался: занималась подготовкой открытия, работала редактором сайта. Как только появилась возможность, устроилась в Wентр им. Мейерхольда, поскольку мне всегда нравилась его идеология и горизонтальное устройство управления.

— Где ты была и что делала, когда тебе в голову пришла идея написать свою первую пьесу — “Siri”? [В недалеком будущем самообучаемая система по распознаванию образов Siri настолько совершенна, что меняет сломанные гены в организме и пытается справедливо распределить ресурсы на планете и решать глобальные проблемы всего человечества. — Прим. ред.]

Мне понравилась идея, что наш разум устроен так, что способен вывести человечество из любых кризисов. Ажитация от этой почти религиозной идеи вылилась в пьесу.

— Как придумывался «Абьюз»?

Я решила писать пьесу «Отцы», но в итоге она не получилась: я не знала как организовать материал, не хотелось, чтобы это был просто набор историй. Спустя время, когда я уже сделала “Siri”, меня позвали на лабораторию в ЦИМе, где драматурги представляют свои идеи. Предложила сюжет: женщина, подозревающая, что у нее была сексуальная травма в детстве, ссорится на этой почве со всей семьей, которая объявляет ее сумасшедшей и хочет отобрать ее ребенка. Мы с режиссером Иваном Комаровым начали работать над спектаклем больше года назад. Первый вариант пьесы сильно изменился, когда мы начали работать с актерами. Например, трикстера (персонажа в маске из рубрики «Маска откровения» программы «Моя семья» хорошо знакомой всем, кто жил в 90-е) мы придумали вместе с актрисой Юлией Шимолиной.

— Объясни, что ты имеешь в виду, описывая спектакль как сновидческий триллер?

Сны — потому что по ним чаще всего жертвы насилия в детстве воссоздают свою историю и прорабатывают травму.

— Самая неожиданная реакция на «Абьюз»?

— За время работы над спектаклем появилось ли у тебя понимание, как выходить из абьюзивных отношений и что делать, чтобы в них не оказаться?

Если что-то напрягает, происходит что-то обидное или манипулятивное, надо сразу говорить: «Стоп, что это сейчас было? Мне это не нравится». Абьюзеры такое поведение не любят, они сразу обзывают тебя как-нибудь и убегают к более удобной жертве.

— Ты была активисткой, в том числе участвовала во втором «Феминистском карандаше». Почему прекратила этим заниматься?

— Я не считаю, что я прекратила заниматься активизмом. Активизм — это не только стрит-арт, который мы выставляли на «Феминистском карандаше», это еще и бесконечные комментарии и посты в фейсбуке — киберактивизм. Раньше я делала это больше, сейчас — меньше. Правда, сейчас я веду паблик об эйджизме “check your age privilege” — это тоже феминистский активизм, я считаю. Да и проникновение с темой абьюза в московский театральный контекст — тоже активизм.

— Когда поняла, что тебе интересна тема феминизма?

— Мне было 22 года, в то время я много разговаривала со своей подругой, которая тогда жила в Швеции, и эти разговоры многое для меня прояснили в теме феминизма.

Однажды я в шутку сказала об одной женщине, мол, с такой фигурой не надо носить такую одежду. На что подруга мне ответила, что женщины с любой фигурой могут носить то, что им нравится. Для 2005–2006 года это была революционная мысль.

— Почему феминисток так не любят в России?

— Оба твои спектакля об отношениях. Каким тебе видится будущее гетеросексуальных отношений в связи с последними секс-скандалами в США и обещаниями сделать согласие на секс обязательным по закону?

— Секс — это сфера, которую очень сложно зарегулировать. Повлиять на то, как люди договариваются между собой о сексе, очень сложно. Люди, которые хотят переспать друг с другом, найдут способ это сделать. Вряд ли испуганные делом Вайнштейна мужчины разом перестанут проявлять симпатию к женщинам, которые им нравятся. Что касается шведского закона, то наша реакция на подобные нововведения всегда обусловлена стереотипами, что секс всегда предлагает мужчина, а женщина выступает принимающей стороной.

Отношение изменится, когда общество преодолеет стереотип, что мужчина всегда добивается женщину. Когда мы представим, что в норме в обществе будущего женщина проявляет активное согласие, закон не покажется смешным.

— О сексе будущего: каким он видится тебе?

— Три года назад ты писала: «Новая эпоха, попытки отринуть культурные коды и выстраивать свою личность исходя из собственных желаний. Это довольно сложно, хотя мне кажется, наше общество так быстро сейчас распадается, что скоро это будет единственно возможный вариант. Примкнуть к какому-то сообществу не получится, потому что сообществ не будет. Фейсбук закроют, издания загнутся, начнется подполье, и все будет по панку». Что ты думаешь обо всем этом сейчас и почему сценарий еще не воплотился в жизнь?

— На самом деле ничего не распалось. Мы находимся все в той же точке, есть много разных сообществ, где действуют свои законы и которые друг о друге не знают. На тот момент я была под влиянием той мысли, что, несмотря на принадлежность к феминистcкой среде, необходимо всегда задавать себе вопрос: «Как себя чувствую? Все ли мне нравится?».