Мама Маши Ложкаревой: «Ты не имеешь права горевать и не имеешь права радоваться»

«Все время на грани» Неизвестность, наверное, самое тяжелое испытание. Ты все время на грани, не знаешь, как себя вести. Ты не имеешь права горевать, потому что надеешься на лучшее, и не имеешь права радоваться, потому что ты в потере, в горе. Чтобы справиться с этим, нужно постоянное усилие воли. Нужно держаться, держать лицо, держать в узде эмоции — это отнимает много сил. Самое тяжелое для меня, и, думаю, для других семей в такой ситуации, это ожидания окружающих (и их ожидание, что эти ожидания оправдаются). По сути, в моей ситуации от меня ждут выбора одного из двух взаимоисключающих жизненных сценариев. Вариант один — быть оптимистом, чего бы это ни стоило, жить так, как жила до случившегося, несмотря на то, что это физически невозможно. Мне говорят: «Надо держаться, надо ждать Машу, у тебя дети, ты должна быть стабильной»… Вариант второй — отдаться горю без остатка. Сторонники этого сценария искренне недоумевают: «Как же так, у нее горе, а она улыбается». Когда Маша потерялась, в социальных сетях было огромное количество комментариев — много поддерживающих и ободряющих и не меньше — осуждающих, обвиняющих, откровенно оскорбительных — о моей семье, обо мне, о Маше. Меня друзья просили не читать комментарии, но ведь все равно читаешь и испытываешь невероятную боль. Что делать в такой ситуации? Спорить бесполезно, эти комментарии не подразумевают диалога. Сказать можно только себе: «Каждый имеет право на собственное мнение, каждый переживает страх так, как он может». Поддержка Мой мир покачнулся. И пребывая в состоянии неравновесия, ты каждую минуту выбираешь — жить или не жить с этой болью, работать или нет (был страх, что не справлюсь, что будет слишком много вопросов от коллег и тех, кто ходит в наш центр)… Но все мои коллеги поддержали меня и поддерживают до сих пор. Мне повезло, мои коллеги — психологи, и профессиональное психологическое сопровождение началось у меня со второго августа. Психолог поехала со мной в Кстово в Следственный комитет, позже я могла звонить ей тогда, когда у меня возникало желание поговорить. Каждый день она говорила мне: «Ты имеешь право черпать столько, сколько тебе нужно, ты должна заботиться о себе». Были моменты, когда я думала, что всех замучила своей болью, ведь каждый проецирует ситуацию на себя, и каждый боится оказаться в ней… В моменты отчаяния вдруг принимаешь спонтанное решение — никому не звонить, никого не тревожить… Но близкие люди на то и близкие.. Я слышала: «Это нормально, Галь, мы с тобой», и это очень помогало и помогает. Мы обсуждаем с психологами ситуацию, в которой сейчас находится моя семья, проговариваем всевозможные риски. Мир непредсказуем, и это факт. Когда ты встречаешься с тотальной неопределенностью, лучшее, что можно сделать на тот момент, если решения нет, — это принимать неопределенность, выдерживать ее, находиться в ней как в потоке. Неопределенность — это внутренние качели: отчаяние — надежда — отчаяние — надежда… И в этом случае нужно грамотно расписывать варианты: да, возможно будет вот так, и будет то-то и то-то, да, возможно захочется прервать все контакты, выкинуть телефон. Да, можно это сделать. В зону неопределенности нас погружает любая критическая ситуация. При том, когда ситуация имеет решение — это один вид неопределенности. Но есть ситуации, которые не имеют решения, но в то же время требуют его. Возрастает тревога, хаос становится нестерпимым. Здесь, в этой точке, включаются внутренние механизмы защиты от неопределенности. Можно начать метаться по сторонам в поисках информации, обращать внимание на любой, даже мало-мальски значимый факт, делая из него опору, несравнимую с его достоверностью. Стремление знать, иметь информацию становится навязчивым, ты пытаешься опереться то на одно, то на другое, но в итоге тонешь в противоречиях. Можно закрываться, пытаться ограничивать свое поле информации до минимума, делать вид, что ничего происходящего не существует. В принципе, весь спектр психологических защит работает по принципу «пусть всё остаётся как есть, лишь бы не было хуже». Одна из самых разрушительных стратегий в этом случае — пытаться обмануть, «хакнуть» будущее, создать иллюзию, что будущее подвластно, оно контролируемо. Человек идет к гадалкам, к экстрасенсам, начинает видеть «вещие сны», погружается в разнообразные мистические переживания для того, чтобы создать сказку о том, что будущее ему подвластно. Неопределенность — это один из вызовов мира, на которую человек реагирует одним из двух способов. Первый способ — попытка преодолеть неопределенность через увеличение определённости в своей жизни. Это может быть контроль себя самого или условий, в которых протекает жизнь. В этом случае человек находится в своей зоне комфорта, избегает значимых решений, старается сделать свою жизнь понятной. Любой хаос он понимает как угрозу, которую надо избегать или контролировать. Второй способ — когда человек взаимодействует с неопределенностью, понимая, что это открытое пространство, где есть место свободе, есть место творчеству, где есть место тем решениям, которые зона комфорта просто не позволит принять. «Я думаю, что Маша жива» Я думаю, что Маша жива. Иногда я ловлю на себе взгляды, полные жалости: «Конечно, ты мать, ты должна надеяться на лучшее, но мы-то знаем правду». Я дала себе право не обращать внимание на эти взгляды. Я дала себе право верить, что моя дочь жива. Я дала себе право радоваться каждому прожитому дню. Я не знаю, что произошло 1 августа. Я люблю свою дочь и жду ее. Как потерю Маши переживают дети Я не знаю, кому из детей тяжелее — старшим или младшим. Младшие имеют возможность поплакать, позлиться — более открыто проявить эмоции. А старшие, в основном, молчат. С детьми тоже работает психолог, который советует мне: «Ты должна дать им возможность проживать страх, гнев. И все это будет литься на тебя». Потому что ни в школе, ни в детском саду это явно проявлять нельзя — не принято, но держать в себе невозможно, разрушительно для ребенка, ему нужна возможность выплеснуть этот страх и гнев, освободиться от них, чтобы жить дальше. И на собственном опыте понимаю, как важно, чтобы, взяв на сопровождение семью, психолог работал со всеми, кто взаимодействует с детьми — и в школе, и в детском саду. Нужны четкие рекомендации для конкретного ребенка, с учетом его личностных особенностей. Если сын говорит: «Мне грустно из-за Маши, я не пойду в школу» — что делать? Отправлять ребенка в школу, потому что так надо? Или дать ему возможность остаться дома, погрустить, потому что он не в ресурсе? Я приняла решение, которое сейчас для меня наиболее оптимально — разрешаю остаться дома, но говорю: «Мне тоже очень тяжело, но я иду на работу». Для меня это один из страхов — начать спекулировать своим горем. Я не жду к себе особой лояльности со стороны окружающих. Я хочу контролировать себя. Говорить об этом с детьми. Я стараюсь научить детей правильно реагировать на ранящие слова сверстников: «Маша умерла». Понятно, что это дети, что они где-то что-то слышат, возможно, родители транслируют через них свои страхи и говорят: «Вот ты уйдешь, и будет то же самое, что и с Машей». Как ребенку отвечать на это? Теперь я знаю, что есть защитные коммуникации и им можно научиться. «Я пишу пост и еще час думаю: отправить его или нет?» Если честно... я бы хотела лежать, накрывшись одеялом с головой, вообще никого не видеть, не общаться ни с кем, не давать интервью, вообще уйти из публичного пространства. И это желание было очень сильное в первое время. Любая публичность — это трата энергии. Решение — давать или не давать интервью, писать ли о Маше на своих страницах в социальных сетях — далось мне трудно. Но довод был один — чем больше людей узнает, тем больше шансов хоть на какую-то информацию. Значит, по возможности я даю интервью, что-то пишу в соцсетях иногда. Почему пишу сейчас? Потому что знаю, сколько людей делали репосты ориентировок. Сообщения со словами поддержки приходят от друзей и незнакомых людей. И я понимаю, что они уже, наверное, боятся спрашивать. Хочется, чтобы они знали, — мы верим. Что Маша найдется. Но… любой пост я пишу и потом еще час думаю, отправить его или нет. Версии и продолжение поисков Следственные органы, конечно, делятся только той информацией, которой можно поделиться. Я думаю, поиск идет так, как он должен идти. Для меня это личная ситуация с моим ребенком, а у следователей — это каждодневный тяжелый труд. С самого первого дня к нам, родителям Маши, с их стороны было очень корректное и бережное отношение. Я хочу сказать им большое спасибо. Поиски возобновили потому, что сошел снег и пока нет травы. И я благодарна поисковикам. Потому что возможность еще раз осмотреть территорию — это шанс убедиться, что ничего не пропустили летом и осенью. Что еще сказать? Конечно, мне очень страшно. Однажды я спросила следователя: «Вы же понимаете, что мы можем никогда не узнать правду?» И это тоже нужно принять… и жить… неизвестное количество времени… Верить… Любить… и ждать… Как вести себя с человеком, у которого пропал ребенок Человек в такой ситуации становится объектом трансляции разных мнений. К тебе подходят и говорят: «Плачь», «Не плачь», «Езжай вот в этот монастырь», «Делай то», «Делай это», «Сходи к экстрасенсу», «Не ходи к экстрасенсу»... За один день я могу услышать порядка 100 таких советов. Да, люди хотят помочь. Но, может быть, сначала надо сначала спросить: «Ты готова говорить об этом? Я могу поделиться своим мнением?» Обычно, когда человек в трудной ситуации и ему начинают советовать, он отвечает: «Ну ты представь себя в этой ситуации». Я не могу эту фразу сказать. Я не хочу, чтобы кто-то представлял себя в моей ситуации. Мы должны учиться быть к друг другу более бережными. Нам нужна информация, как себя вести с человеком, переживающим потерю. Вот сейчас пропала девочка. Я думаю: вторгаться в эту семью с предложением помочь или нет? Как там родители это переживают? В любом случае мы должны формировать культуру поведения в этой ситуации. И если я могу это сделать, то почему нет? Это знание и опыт. Не применять его, я считаю, было бы предательством по отношению к себе и к дочери. Проект психологической помощи Служба психологической помощи семьям, переживающим потерю, должна обеспечивать сопровождение всей семьи — не только родителей, но и других детей, бабушек и дедушек, всех близких, включая одноклассников и коллег. Для каждого члена семьи должна быть разработана индивидуальная программа помощи, людям из близкого окружения даны рекомендации о том, как поддержать семью. Наша служба будет взаимодействовать с поисковыми отрядами. Они согласны и сами в этом заинтересованы, потому что контактируют с родителями (а чем адекватнее в данной ситуации родитель, тем легче с ним работать). Следственный комитет тоже готов сотрудничать. Понятно, что невозможно оказать психологическую помощь принудительно, заставить обратиться в службу насильно. Но если люди будут иметь возможность ей воспользоваться — это прекрасно. И однозначно, что эта терапия должна быть для людей доступной и бесплатной. «Я готова» Меня спрашивают: «А ты же готова к тому, что Маша найдется? Как она найдется? Где? Ты же должна будешь и это переживать? Я готова. У меня есть те, кто мне поможет. Это люди, которые со мной с первого дня, которым я очень благодарна. Хочу сказать персональное спасибо Ирине Реуте, Марине Ефимовой, Анастасии Ермолаевой. Если бы не они, я не знаю, что сейчас было бы со мной. Спасибо каждому, кто принимал и принимает участие в поиске моей дочери. Спасибо всем, кто поддерживает меня.