Постоянный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома
Был, брал, освещал в качестве специального корреспондента. Для его уже окончательного ушедшего поколения это было моментом наивысшей славы.
Сохранился наш старинный семейный альбом. Он то терялся за эти семь с лишним десятилетий, то выныривал из пожелтевшего архивного вороха, чтобы на время моих долгих отъездов из дома куда-то исчезнуть и снова обязательно появиться.
Семьдесят пять лет назад, 20 ноября 1945 года, начался Нюрнбергский процесс над фашизмом. Хороший повод перелистать вместе с отцом наш альбом...
"Полиглот"
Мне не очень понятно, почему от "Известий" и Совинформбюро послали в Нюрнберг, в важнейшую командировку, сугубо беспартийного. Объяснение одно: кто в те годы знал языки? А отец вполне прилично говорил по-английски и, пусть и кое-как, по-французски: в пятой московской гимназии учили на совесть. Перед отъездом журналисты встретились с министром иностранных дел товарищем Молотовым. Потом - встречи уже один на один со строгими людьми. Противоречивые указания: поменьше общаться с иностранными коллегами, но с американцами, англичанами, французами держаться дружелюбно. Обо всех возможных провокациях сообщать руководству. Всем демобилизованным носить только штатское.
Тут отец вздохнул облегченно. Не любил он военную форму.
Специальный корреспондент Мих. Долгополов в фамильном кресле карандашного короля Фабера. Таким и запечатлел отца художник Николай Жуков. Фото: из личного архива автора
Быт
Поселили во дворце карандашного короля Фабера, который помог Гитлеру прийти к власти. По несколько человек в просторных комнатах. Фронтовиков-военкоров это нисколько не смущало. Договорились об одном: после отбоя никто в комнате не имеет права стучать на машинке. Надо работать - иди в коридор. Правда, это не спасало оставшихся от молодецкого храпа...
Отец признавался, что поздними вечерами сбегал от храпунов в зал и усаживался в старинное кресло магната Фабера. Не стеснялся: приходил в домашних тапочках, читал газеты, а потом приноровился и спать в похожем на высокий трон прибежище. Ни разу никто отцу замечания не сделал. Художник Николай Жуков даже изобразил Мих. Долгополова на фамильном троне короля карандашей...
А вот карандашный жуковский рисунок, на котором отец танцует с какой-то молоденькой девчонкой, сгинул. Мама терпеть этот набросок не могла. Кто была та девушка из Нюрнберга? Как-то я похвастался дома, что лекции у нас в инязе читает знаменитая переводчица (не знал, что и разведчица) Зоя Васильевна Зарубина, и отец вдруг заметил: "Вот с кем танцевать было одно удовольствие".
Может, она? Советская делегация изредка, для разрядки устраивала вечера с танцами, чаепитиями и не знаю еще с чем...
Кстати, женский персонал за несколько месяцев командировочной жизни буквально обнищал. Стенографистки, переводчицы, машинистки, особенно гражданские, ходили в штопаных чулках, сбитых ботинках. Иногда осмеливались просить у начальства, но откуда взять то, чего действительно не было?
Тогда было решено обратиться в Москву. Письмо товарищу Молотову написал почему-то отец. Далекий от политики, от начальства. Однако послание дошло до адресата, были приняты - пусть и скромные - меры, жить советским женщинам, трудившимся на процессе, стало чуть полегче.
Я горжусь этим отцовским письмом как подвигом. Еще лет двадцать назад под 9 Мая мне звонили по домашнему безвестные дамы и вспоминали, благодарили.
Но это все быт. А если о серьезном...
Геринг (крайний слева) первые дни пытался верховодить и на скамье подсудимых. Фото: из личного архива автора
Подсудимые
Поначалу на Нюрнбергском процессе поражала наглость немцев. Все до единого валили все и вся на Гитлера. Герман Геринг пытался первые дни верховодить и на скамье подсудимых, но Кейтель, Заурих и Ширах быстро поставили его на место. Ходили слухи, будто охранники-американцы - или кто-то еще - снабжали толстяка наркотиками.
По-хамски держался Гесс, разыгрывавший умалишенного. Ничего не помнил, никого не узнавал. Сидя на скамье подсудимых, валял дурака явно и нагло. Отец говорил, что зрелище было омерзительнейшее. Гесс, когда-то надиктовавший другу-сокамернику Адольфу "Майн Кампф", якобы не представлял себе, что такое фашизм. Не собирался объяснять, зачем полетел в Англию. И, играя под потерявшего рассудок комедианта, избежал веревки.
Военные наци изображали дисциплинированных вояк. Да, выполняли приказы, и ничего больше. Ничего не видели и не знали. Некоторые с этой ложью и были казнены. Кое-кто все же пролил запоздавшую и уже бесполезную слезу, слушая показания свидетелей. Отец повторял: сплошное сборище мерзавцев. Никто, даже военные, менее замаранные и это напоказ выставлявшие, не вызывали никакого сочувствия.
В лучшем случае - брезгливость.
Глоток чистого воздуха после заседаний трибунала - прогулка отца (он справа) по Нюрнбергу с писателем Борисом Полевым. Фото: из личного архива автора
Коллеги
Журналистам приходилось трудно: неважная связь, обилие фамилий, в которых путались московские стенографистки. Самым спокойным, по рассказам отца, всегда оставался Борис Полевой, приехавший в Нюрнберг попозже остальных. Постепенно его, рассудительного, фантастически работящего и готового помочь кому советом, а кому рюмкой водки, признали вожаком советского репортерского корпуса.
Отец, 1901 года рождения, был постарше остальных наших. Кто-то назвал его "Папой", прозвище стараниями Бориса Полевого так и привязалось. По крайней мере годы спустя он всегда приветствовал моего отца, сам не раз слышал, именно так.
Вместе с Полевым они, когда выпадала минутка, гуляли по Нюрнбергу. Писатель рассказывал про своего "настоящего человека" - безногого летчика Алексея Маресьева. Представляете, какие я в 16 лет испытывал чувства, когда Герой Советского Союза Алексей Петрович Маресьев вручал мне паспорт да еще и вспомнил моего отца. Мы жили в двух домах друг от друга...
В Нюрнберге отец с Полевым работали на разные издания. Но про привычные для фронтовых корреспондентов "фитили" конкурентам пришлось забыть. Писали об одном - и очень похоже. Зато многие журналисты подружились, некоторые - на десятилетия. Завязались, конечно, вопреки всем указаниям из Москвы и связи с иностранцами. Обменивались информацией, ходили друг к другу в гости. Иногда устраивались даже "международные" танцы, где наши переводчицы и стенографистки выходили на первые роли.
Наиболее дружелюбными оказались американцы - вместе с нашими выпивали и закусывали, щедро делясь едой и новостями. Но когда неожиданно журналистов созывали на пресс-конференции, бросали всё и, не доедая и не допивая, летели на встречу. Отец любил повторять: "Вот у кого надо учиться. И ты учись, пока я жив".
Британцы держались несколько обособленно, некоторые даже надменно. А французы, по словам отца, любили пить кофе так, чтобы никого не угощать. Но уважали всех советских - от главного обвинителя от СССР Руденко и до стенографистки - безмерно. Никогда не позволяли себе насмешек над скромной нашей одеждой и полным, по сравнению с ними, безденежьем.
Все наши ждали сурового приговора, которого требовал Советский Союз устами Романа Руденко. И были огорошены, когда некоторым, вроде Гесса, дали лишь пожизненное.
В воздухе зала заседаний разлиты ненависть и боль. Фото: из семейного архива автора
Соседи
Недавно мой товарищ и коллега Владимир Снегирев показал снимок из толстого журнала с подписью: "Личный фотограф А. Гитлера Г. Гофман дает объяснения представителям обвинения США и СССР. Нюрнберг, Германия. 1945-1946 гг. Фотограф не установлен. РГАКФД". Правильно, на фото именно Гофман, подсунувший набиравшему силу (не мужскую) фюреру свою 17-летнюю помощницу-лаборантку Еву Браун.
А рядом с Гофманом сидит мой отец!
Гофман - одна из загадок Нюрнбергского процесса. Сначала его привезли в Нюрнберг как обвиняемого. Мог получить и пожизненное: ничего себе, всю жизнь снимать Гитлера, показывая его отцом нации. Но что-то пошло не так, и фотографа судили уже по совсем мелким статьям, дав четыре года. Или, наоборот, пошло как раз так, как нужно? Могло ли быть такое, что "личник" делился с кем-то из союзников скрытой информацией о фюрере? Уже в Нюрнберге он ходил свободно, без конвоя. Беседовал с журналистами. Точно установлено, что в годы войны беспрепятственно ездил в нейтральную Швейцарию, выполняя непонятные задания. А если предположить, что в Берне или Цюрихе был завербован спецслужбами союзников?
Гуляет и другая версия. Это Гофман был тем самым так и не установленным лицом, передававшим секретную информацию о Третьем Рейхе швейцарскому разведчику Ресслеру, который делился ею с англичанами, а те (порой) и с нами. Вскоре после мягчайшего приговора Гофмана выпустили из тюрьмы, и он комфортно провел последние годы жизни в собственном доме в Западной Германии.
Курьез: отец был неплохо знаком с Гофманом...
А вот был ли он знаком с Маркусом Вольфом, с которым тоже оказался на одном снимке?
Знаменитый генерал Маркус Вольф создал в ГДР фантастически удачливую внешнюю разведку "Штази" и 30 лет ею руководил. А в 1945-1946 годах молодой Маркус освещал Нюрнбергский процесс. Недавно раздался звонок человека из Службы внешней разведки, прочитавшего мою книгу: "А что, разве ваш отец знал Маркуса Вольфа?" Я удивился: откуда? "Да вот же фотография в вашей книге. Маркус сидит в зале Нюрнберга прямо за вашим папой".
Я присмотрелся: точно! Уверен, они с отцом не знали друг друга. А вот я генерала Вольфа знал, с ним беседовал и переписывался. Мир воистину тесен...
Отцовский завет
По приговору Нюрнбергского трибунала десять главных военных преступников были казнены в ночь на 16 октября 1946 года. Герман Геринг покончил с собой, проглотив ампулу с ядом поздним вечером накануне. За приведением приговора в исполнение следили всего восемь журналистов - по два представителя прессы от каждой из четырех стран-победительниц.
Отец повторял, что для него это была не месть. Человек совсем не кровожадный, повторял: "Я был счастлив, что эти нелюди, подонки, подлецы наконец исчезли с лица земли".
Надо ли объяснять, почему, попав в середине 1990-х в Нюрнберг, я первым делом взял такси, ринулся в тогдашний Дворец правосудия. И там испытал сильнейшее разочарование, не увидев почти никаких следов процесса.
Но если бы о нем не помнили лишь в немецком Нюрнберге...
С тяжелым чувством, спустя годы, констатирую: сегодня уроки и приговор Суда народов, вынесенного от имени человечества виновникам величайшей трагедии ХХ века, забыты даже нашими бывшими союзниками.
Но только не нами.
В клетчатом пиджаке - личный фотограф Гитлера Генрих Гофман. Слева от него мой отец. Фото: из личного архива автора