«Они» вместо «он» и «она». Проглотят ли США «детрампификацию»?
В ней идет речь о том, что «традиционно видные политические деятели после ухода из администрации попадают в престижные аналитические центры, университеты, юридические и лоббистские фирмы, инвестиционные банки, советы директоров корпораций, благотворительные организации и т.д.». Но, по мнению газеты, необходимо, чтобы должностных лиц, работавших в администрации Трампа, не допускали ко всем этим должностям и возможностям.
На практике такой процесс охватит куда более широкий круг людей. Как известно, на днях российского оппозиционера Андрея Илларионова уволили из Института Катона за то, что в своем русскоязычном ЖЖ он встал на сторону трампистов и сравнил события в американской столице 6 января с поджогом Рейхстага. А ведь как заметил в своем «Фейсбуке» известный эксперт Борис Межуев, «Институт Катона был в общем до этого времени довольно приличной организацией, его представители выступали против американских интервенций в Югославии и Ираке, поддерживали умеренную внешнюю политику».
Конечно, трудно жалеть сторонника майданного переворота и киевского режима, который в 2014 году выжил из Института Катона куда более известного сотрудника — знаменитого либерального реформатора, экс-президента Чехии Вацлава Клауса. Как раз за позицию последнего относительно украинского кризиса. Не знаю, что именно говорил Илларионов о Клаусе институтскому начальству, но, по-моему, он в этот момент удивительно напоминал сотрудников международного отдела ЦК КПСС, писавших в 1968-м докладные о ревизионизме Александра Дубчека и других деятелей Пражской весны. За одним исключением: такие докладные обычно писались по инициативе начальства, просившего оценить процессы в братской стране, а российский либерал в Институте Катона проявил инициативу сам.
Впрочем, тот факт, что Илларионов выжил из института самого Клауса, говорил о его влиянии в этой структуре, а тем самым подчеркивается и значимость его нынешнего увольнения.
Казус Илларионова, конечно, типичен для всех революций. При любой революции то, что было дозволено вчера, оказывается не дозволено сегодня. Правда, возникает вопрос, можно ли говорить, что в Америке происходит революция? Ведь ни конституция страны, ни ее правовая система не менялись, власть, как и раньше, передается в результате выборов, происходящих в определенные законом сроки, ну а того, что по поводу достоверности их официальных итогов возник спор, самый серьезный почти за полтора века, все же недостаточно, чтобы объявлять происходящее революцией.
Однако в ряде аспектов ломка морали и сознания американцев не имеет равных с тем, что принесли Великая французская и Октябрьская революции. Профессор Преображенский справедливо говорил, что разруха начинается в головах, но точно так же в головах начинается и революция. Так, те самые масштабные в мире революции не посягали на разделение людей на два пола и закрепление этого разделения в языке. Сейчас палата представителей Конгресса с подачи своего спикера Нэнси Пелоси собирается изменить свой регламент, заменив в его тексте слова, обозначающие степень родства («родитель» вместо «отец» и «мать», «сиблинг» вместо «брат» и «сестра» и т.д.), и вообще удаляя оттуда слова «он» и «она». Да, этот гендерно корректный регламент не запрещает конгрессменам употреблять слова «мать», «отец» и т.д., как часто пишут сейчас. Но те, кто ошибается подобным образом, скоро могут оказаться провидцами. Ведь в научном мире сейчас строже, чем в Конгрессе.
Так, моя хорошая знакомая, много лет преподававшая в США, а сейчас занимающаяся тем же в престижном российском вузе, написала мне: «Я вынуждена предупреждать студентов, что их могут не принять в докторантуру на Западе, если они будут писать "он/a", как раньше, поскольку там признано, что гендеров гораздо больше, чем два. Когда пишешь научную статью и говоришь о человеке, чей гендер тебе достоверно не известен, в единственном числе, нужно писать "они". Раньше было, например, she или he decides… Теперь рекомендуют they decides».
Так, в январе прошлого года ведущая лингвистическая организация США Ассоциация американского диалекта (то есть американского варианта английского языка) определила, что словом минувшего десятилетия (2010-2019) является местоимение they («они») (для обозначения единственного числа, а не множественного, как оно определяется нашими словарями). А за 4 месяца до этого старейший американский словарь Merriam-Webster добавил к слову they новое это значение — местоимение единственного числа.
Словарное изменение отразило изменение языковой ситуации, которое происходило постепенно по мере того, как политкорректность охватывала все больший круг понятий. Поэтому, конечно, можно считать, что нынешняя американская революция началась давно и еще до прошлого года многое поставила с ног на голову.
Во время холодной войны американцев пугали идеологическими диверсиями КГБ. Например, перебежчик из СССР Юрий Безменов, на которого любит ссылаться Илларионов в своем ЖЖ (в последний раз это было в прошедшем июне как раз с появлением движения BLM), в частности, говорил, что первая стадия этой диверсии сводится к деморализации, которая, в частности, предполагает разрушение религии и семьи. И сейчас в стране идет разрушение как традиционной семьи, так и традиционной религии (нормально себя могут чувствовать те христианские конфессии, которые согласовывают свою повседневную деятельность с восторжествовавшими гендерными принципами, то есть отвергшие свою традиционную основу). Но хотя американская русофобия осталась неизменной с того времени, а страхи перед российским вмешательством сделались еще более параноидальными, обвиняют как агентов российского влияния не либералов, которые разрушают семью и религию, а консерваторов-трампистов.
Но несмотря на длительность и масштабность процесса, который имел место до прошлого июня, то, что началось с лета с движения BLM и массового сокрушения памятников, конечно, оказалось качественно новым, более радикальным этапом этой революции, венцом которой стало невиданное попрание свободы слова в форме изгнания президента страны Дональда Трампа из соцсетей. Недаром масса людей, давно живущих в США, утверждает, что такой поляризации, такой взаимной ненависти в Америке не было до сих пор.
Тот факт, что с углублением революции ее противники подобно Илларионову лишаются приличной работы, — это давно знакомо. Но удивляет отсутствие в американской революции другого хорошо известного по революциям явления. Понятно, что каждая революция сталкивается с контрреволюцией, однако последнюю представляют не только силы старого порядка, но и недавние революционеры, которые считают, что плоды революции — это совсем не то, за что они боролись. Так, во Франции Мирабо вступает во взаимодействие с королем и осуждает карательные меры в отношении эмигрантов. В России после 1917-го эсеровский лидер Борис Савинков и многие его однопартийцы оказывается в одном лагере с недавними мишенями своих терактов, монархистами. А в 1993-м российский Белый дом вместе с коммунистами обороняют убежденные антикоммунисты, которые в 1990-1991-м помогали приходу к власти Бориса Ельцина. Появление таких контрреволюционеров часто все равно не меняло ход событий, однако оно было важным индикатором сопротивления революции.
Но видим ли мы это явление в Америке? Понятно, что есть негативная реакция на перемены, главным проявлением которой стал трампизм. Но в рядах контрреволюции пока что исключительно те, кто и раньше был консерватором. Того же Илларионова никак нельзя считать переметнувшимся, который пострадал от своих. Он и ранее критиковал демократическую администрацию, не интересовался вопросами гендера и меньшинств. И даже если бы он был переметнувшимся, его все равно нельзя было бы считать показательной фигурой. Таковой правомерно считать лишь человека, сформировавшегося в США, с юности знающего эту страну изнутри.
А вот американских мирабо и савинковых, то есть революционеров, ставших контрреволюционерами, я не вижу. Да, наверняка такие люди есть, но раз их мало, раз они не видны, значит, такая позиция не стала общественным явлением, и, следовательно, наличием ее носителей можно пренебречь в рамках анализа ситуации (по крайней мере, пока).
Да, в начале прошлого июля появилось письмо «О справедливости и открытых дебатах», которое подписали 150 видных публичных интеллектуалов, в частности Джоан Роулинг, Фрэнсис Фукуяма, Маргарет Этвуд, Фарид Закария. Это, конечно, документ, и никак не контрреволюционный, подписанты лишь озабочены тем, чтобы радикализм революции ей не повредил: «Антилиберализм набирает силу во всем мире и имеет мощного союзника в Дональде Трампе, который представляет реальную угрозу демократии. Но нельзя допустить, чтобы сопротивление этой угрозе превратилось в новую догму или принуждение, что уже эксплуатируют правые демагоги».
Но все равно письмо достаточно примечательно. Однако пока оно осталось разовой акцией. Его подписанты (впрочем, некоторые подписи уже сняли) в дальнейшем не прибегали к каким-либо коллективным действиям, тем более не создали никакой общественной платформы.
Может, в дальнейшем создадут, но может, напротив, многие из них признают подписание письма ошибкой и подыгрыванием антидемократическим силам. Увы, мы не в состоянии адекватно предвидеть ход событий в этой стране, потому что гораздо меньше понимаем психологию американского общества, чем, например, в разгар холодной войны. И это несмотря на несравненно большую доступность информации. И здесь стоит вновь процитировать упомянутое интервью Илларионова «Фонтанке».
Так, для него, человека, немало пожившего в США и знакомого с историей этой страны, содействие Демократической партии протестам BLM никак не вписывалось в его понимание Америки: «То, что делает Демпартия, радикально выходит за рамки того, что принято допустимым в демократических обществах. Готовность принести в жертву имущество, здоровье, жизни десятков и сотен тысяч своих сограждан объединяет Демпартию с самыми отвратительными примерами авторитарных режимов… Если раньше таких нарушений этических принципов не было, то теперь это становится нормой. Это за пределами американских традиций. Это затрудняет любые прогнозы».
Но тут же Илларионов добавляет: «Возможно, что люди, разжигающие эту кампанию, знают о состоянии массовой психологии американцев больше, чем мы с вами. На сей момент мы можем лишь заметить, что творцы этой кровавой кампании добиваются своих результатов». Тут он говорит о росте рейтинга Байдена на фоне протестов и резюмирует: «Мы только что пришли к важному промежуточному выводу. Наша логика отличается от той логики, какую мы сейчас видим в электоральном поведении граждан США. Поэтому наша способность предсказывать будущие события невелика».
Конечно, есть немало людей, которые знают Америку лучше Илларионова, но, думаю, все равно понять логику людей прошлых времен легче, чем логику современных образованных американцев. Так, когда речь идет о французских революционерах, запрещающих слово «сударь», или, например, об американских южанах, которые, подобно генералу Ли, являлись противниками рабства, но считали себя обязанными защищать родной штат в Гражданскую войну, то такое поведение выглядит легко понятным даже для тех, кто его не одобряет. Но гораздо сложнее понять, почему о незнакомом человеке, который выглядит как мужчина, положено теперь в Америке говорить «они», а не «он».