Пуговки, крючки и каблучки: Назим Мустафаев рассказал о самой большой обувной коллекции в России

Самая большая обувная коллекция в нашей стране принадлежит основателю виртуального музея обуви Назиму Мустафаеву. «Вечерняя Москва» побеседовала с ним.

Стоимость коллекции обуви, собранной Назимом Мустафаевым, на аукционах варьируется от нескольких сотен евро до десятков тысяч фунтов стерлингов. «Вечерка» поговорила с коллекционером о том, как пара туфель может быть связана с искусством и статусом.

— Назим Султанович, сколько пар обуви в вашей коллекции?

— Сейчас коллекция насчитывает примерно 2500 пар. В ней находится не только обувь, но и все, что с ней связано. Например, такие вещи, как пряжки. Обувь XVIII века трудно представить себе без съемных пряжек, потому что с их помощью она крепилась к ноге. Одних пряжек XVIII–XIX веков у нас около 300 пар. А еще есть крючки для обуви. Мало кто знает, что это такое. Но два столетия назад высокие ботинки часто застегивались на пуговицы.

Пуговиц было так много, что застегнуть их руками было невозможно. Для этого использовался крючок. Ручки у этих крючков были серебряные, дутые — очень красивые. И поэтому они тоже стали предметами коллекционирования: у нас таких крючков около 300 штук. Кроме того, в коллекции много и бумажного материала, вроде фотографий и марок. А еще среди ее экземпляров есть такой странный предмет, как каблуки для обуви 20-х годов прошлого века. Это деревянные каблуки, украшенные стразами, эмалью, декорированные разными рисунками. Обувь в то время могла быть достаточно простой, а каблук должен был сиять и блестеть. Поэтому такие каблуки изготавливались отдельными фирмами и поставлялись обувщикам.

— Где это все хранится?

— Это самый болезненный вопрос! Все хранится в моей квартире. Большая комната забита туфлями от пола до потолка. Поэтому на предложения принять что-то в дар я отвечаю, что тщательно отношусь к отбору... Главный враг обуви, особенно тканевой, — это свет. Поэтому каждая пара у нас завернута в миколентную (химически нейтральную) бумагу, упакована в мешочек, набитый синтепоном. Я не могу сказать, что у меня идеальные условия с точки зрения температурно-влажностного режима, но во многих музеях и такого нет. Поэтому я восторгаюсь тем, что делает сейчас Эрмитаж: их новое фондохранилище, наверное, лучшее место в России для хранения и экспонирования предметов костюма. Приятно, что самая старая часть нашей коллекции, скорее всего, окажется на хранении в Эрмитаже.

— Вы все время говорите «мы». У вас есть команда?

— Моя команда — это семья: жена и сын. Я один не сделаю выставку, мне помогает жена. Фотографии для книг делает сын. Но за пределами этого круга никого нет.

— Коллекция — это ваше основное дело сегодня?

— Какое-то время до пандемии я занимался выставочным бизнесом. Сейчас занимаюсь только коллекцией. Мы участвуем в выставках, какие-то организовываем сами. Но самым главным делом я считаю издание книги. Это уже шестая по счету. Ведь музей и начался в свое время с попытки издания книги. Потому что когда я, будучи директором крупной обувной выставки, попытался издать бюллетень для посетителей, то обнаружил, что не могу найти книги на русском языке об обуви. Поэтому я решил сам написать ее. Это был смелый шаг безумца, потому что я не представлял себе, какие трудности за этим стоят. Из этой затеи и родился музей.

— Расскажите о последней паре, которую вы приобрели.

— Это немецкая пара 20-х годов. Очень красивая, красная с синим. Я купил ее на одной из интернет-платформ. Там достаточно много продавцов, которые этим профессионально занимаются.

— А как вы проверяете подлинность вещи, если не видите ее своими глазами?

— За двадцать лет моей коллекционерской жизни я всего один или два раза нарывался на подделки. Однажды я приобрел пару обуви золотого цвета — благо она была недорогой, — которая в реальности была подкрашена и покрыта лаком. Я понял это, лишь когда взял ее в руки: на фотографии я этого не увидел. А вот одну ничем не примечательную пару я купил только из-за того, что что-то в ней... почувствовал.

Когда туфли пришли, я обнаружил, что они принадлежали самому известному обувщику Франции — Пьетро Янторни. Все его вещи сейчас в музеях. Это моя большая удача! А однажды на фотографии я увидел очень красивую пару. Я понимал, что это 20-е годы прошлого века, но продавец предлагал ее как вещь 50-х годов. В итоге я ее приобрел раза в три дешевле реальной стоимости. Бывает, что продавец задирает цену, а бывает и наоборот.

— Среди ваших экспонатов есть туфли Захи Хадид, ирако-британского архитектора и дизайнера. Как вам удалось их заполучить?

— Как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Как и многие творческие люди, архитектор Заха Хадид сотрудничала с разными компаниями даже по тем направлениям, которые не являлись для нее основными. Скажем, она делала дизайн мебели, столовых приборов, в том числе — обуви. Пара, ставшая экземпляром моей коллекции, называется «Нова», она участвовала в фильме «Голодные игры». Это консольные туфли, которые обеспечивают подъем пятки без каблука. Достичь этого можно за счет консоли, являющейся продолжением подошвы. Российские представители этой компании — мои очень хорошие знакомые. Я попросил их, и они привезли мне туфли по закупочной цене.

— Есть ли в коллекции обувь, принадлежавшая звездам?

— Это не моя сфера. Я принципиально не гоняюсь за мемориальными вещами. Потому что, во-первых, нужно иметь доступ к этим самым звездам, а у меня его нет. Кроме того, цена на эти вещи значительно выше, чем на другую обувь. К тому же совершенно не обязательно, что обувь, принадлежащая известным людям, интересна с точки зрения коллекционера.

У меня был случай, когда на парижском блошином рынке я купил красивые туфли 50-х годов. Это была итальянская фирма «Рафаэль». Когда я уже выходил из этого маленького магазинчика, его хозяйка, моя хорошая знакомая, спросила: «А знаешь, кому принадлежала эта пара? Актрисе Мишель Мерсье». Но это, скорее, исключение.

— На сайте вашего музея я видела много красивых туфель 30–60-х годов прошлого века, произведенных в СССР. Как-то не верится, что советская женщина могла позволить себе такие…

— Дело в том, что большая часть российской обуви в моей коллекции — это образцы. На каждой фабрике всегда был ассортиментный кабинет. Это что-то вроде музея — примеры моделей, которые делались здесь же. Многие из этих моделей — необыкновенные, очень красивые. Но в производство они не шли.

Вещи 70–80-х годов прошлого века мне подарил господин Никитин, директор фабрики «Парижская коммуна». Теперь найти такие практически невозможно. Точно так же мне удалось найти подход к владельцам российской фирмы «Скороход», образованной еще в 1890-е годы. Она хорошо работала в СССР, а после его распада пережила несколько трансформаций: перешла в третьи руки и разделилась на несколько частей. Ассортиментный кабинет был в ужасном состоянии. Меня туда пустили, предупредив: « Выбирай все, что нужно. Сам скажи, сколько это стоит, плати и забирай!» Так что все эти необычные туфли — не обувь массового производства.

— Можно ли проследить какие-то закономерности в развитии общества на примере обуви разных времен?

— Обувь очень тесно связана со статусом человека. В Европе, например, чтобы подчеркнуть выдающийся, скажем так, статус, обувь оснащали высокими каблуками, сначала мужскую, а потом и женскую.

В Китае были свои традиции, которые нам кажутся жестокими. Например, у пятилетней девочки перебинтовывались пальцы ноги, в результате чего получалось небольшое копытце от 7,5 до 11 сантиметров. Для такой ноги делали специальную обувь — лотосы. В то время, когда Китаем правили маньчжурские власти, они запрещали эту традицию. Маньчжуры придумали себе обувь на подставочке, как у вазы. Она тоже возвышает и дает небольшой семенящий шажок, но без перебинтовывания.

В Японии тоже была высокая обувь, но она возникла как практическая необходимость, потому что, когда ты работаешь на рисовых полях в воде, высота обуви помогает сохранить ноги в сухости. Но затем такая обувь перешла в разряд церемониальной. Ученицы гейши носили именно такую. Из практической области многие вещи переходят в статусную и теряют сою функциональность. У нас в коллекции, например, есть пара персидской обуви для всадников. Подошва украшена настолько богато, что ходить по земле в такой обуви смысла нет.

— Говорят, что за последние столетия изменился размер обуви. Это так?

— И изменился серьезно. В XVIII веке средний женский размер — 35–36. А сегодня — 39–40. Люди были меньше, и нога — тоже. На размер обуви могло повлиять и то, что большинство людей давно уже ходят по такой твердой поверхности, как асфальт, и вынуждены печься об удобстве обуви, предпочитая спортивную. А те же кроссовки растягиваются и не сдерживают ногу. Ну и имеет право на жизнь версия о том, что через одно-два поколения нога человека увеличивается на размер.

В ТЕМУ

Выкаблучивание

В русском языке слово «каблук» впервые отмечено в письменных источниках в 1509 году. Некоторые эксперты полагают, что заимствование из тюркского — kabluk, которое происходит от арабского kab («пята, пятка»).