Личная жизнь шпиона. Книга вторая. Глава 52
(Продолжение. Начало здесь)
Глава 52
Доцент МГУ Роман Сергеевич Греков места себе не находил от беспокойства.
В понедельник он позвонил куратору из КГБ Ивану Колодному и сказал, что брат сидит в лесничестве и носа не высовывает, он согласился уехать куда-нибудь в провинцию и лечь на дно. Надо сделать два железнодорожных билета до Ленинграда, Олегу и его подружке Карине Крыловой. А оттуда два билета в Краснодар, лучше самолетом. Они месяц поживут у верного человека и отвалят в Сочи.
- Ладно, чего-нибудь придумаю, - ответил Колодный. - Только предупреди Олега, что дорога в Москву для него теперь закрыта. А если будет дальше дурака валять, - сядет. И никто не поможет, не станет вытаскивать.
- Я с ним уже говорил, не беспокойтесь, - пообещал Греков. - Он уедет с концами. И еще одна просьба. Нельзя ли как-то устроить, чтобы тот оперативник, ну, майор Орлов, который допрашивал меня ночью в подвале, чтобы он… Ну, пропал куда-нибудь на время, чтобы отвязался от меня?
- Что, страшно? - засмеялся Колодный.
- Просто не по себе как-то. Неприятный человек. Мне иногда кажется, что он появится снова и будет меня пытать.
- Слушай, Роман, не фантазируй. Наблюдение с тебя снято. Живи и радуйся. Насчет билетов позвони послезавтра.
Греков успокоился, но ненадолго. В тот же день не завелась машина, он отправился на работу общественным транспортом. В метро и на службе казалось, что за ним кто-то наблюдает, ощущение было настолько острым, что зудела кожа на спине, хотелось запустить руку под рубашку и почесаться между лопаток.
Он говорил себе, что шпионить некому, но на обратной дороге в метро, заходя на эскалатор, оглянулся через плечо и увидел мужчину, похожего на Алексея Разина, мужа покойной Татьяны. Но тут в спину толкнули, и, когда он снова глянул назад, тот человек уже потерялся. Греков ехал домой, размышляя о том, мог ли Алексей Разин оказаться тут, рядом. По теории вероятности это вряд ли возможно, да и ошибиться легко.
Вечером, сидя у окна, выходившего во дор, он прикидывал, отправляться ли на прогулку. И вообще, как жить дальше: по старым правилам, будто ничего не произошло, или изменить привычки хотя бы на время. Не встречаться с интересной девушкой, аспиранткой филологического факультета, забросить частные уроки, больше не играть роль активного общественника на кафедре, отказаться от субботней вечеринки, где обещал быть большой человек из МИДа…
Он не смог ответить на эти вопросы. Переоделся в спортивный костюм и кроссовки, привезенные из Франции, и отправился на улицу. После возвращения с прогулки заглянул автослесарь, с которым договаривались о ремонте машины. Вместе спустились вниз. К счастью, поломка оказалась пустяковой, мужичок все исправил за полчаса и получил расчет.
* * *
За всеми этими волнениями, потеряв счет времени, Роман Греков не вспоминал о сыне. Максим жил один в съемной квартире, и эта самостоятельная, почти взрослая жизнь нравилась парню. Он старался лишний раз не показываться отцу на глаза, а когда появлялся, просил денег или машину на один вечер. Бывало, что Максим мог пропасть ненадолго, провести время у какой-нибудь девчонки, не позвонить отцу пару дней подряд. Поэтому сердце не болело.
Утром в среду позвонили из районного управления внутренних дел, оказалось, что сын провел там под замком четыре дня.
Звонил дознаватель, судя по голосу, еще довольно молодой человек. Было сказано, что Максим участвовал в попойке, там он изнасиловал девушку, угрожая ей убийством. Когда сотрудники милиции прибыли на место, они опросили потерпевшую и нашли у Максима пакетик канабиса, а также самиздатовскую книгу с прозой антисоветских авторов. Сам молодой человек находился в состоянии наркотического и алкогольного опьянения, вел себя вызывающе. Теперь он пришел в себя и может осмысленно отвечать на вопросы. Вчера, когда была получена санкция на возбуждение уголовного дела по сто семнадцатой статье, он был отправлен в СИЗО Матросская тишина.
Это известие ударило Грекова по голове как молоток, лишив способности логически мыслить, с языка сорвались первые же глупости:
- Послушайте… Ну, мы наверняка сможем договориться как-то по-человечески. Я, конечно, не миллионер, но, если дело в деньгах, готов поспособствовать, то есть… Сделать взнос, так сказать… Ну, вы меня понимаете.
- Я таких, как вы, очень даже хорошо понимаю, - ответил дознаватель. - Взятку предлагаете?
- Я? Нет, нет… Я ничего не предлагаю. Хочется помочь мальчику. Кто не совершал ошибки в его-то возрасте. Я не ханжа…
- Слушайте, гражданин. Если вы еще раз заговорите о деньгах, - пеняйте на себя. Я так устрою, что вы с вашим «мальчиком», - это слово он выделил, произнес по слогам, - окажетесь в одном следственном изоляторе.
- Он еще, в сущности, ребенок, - взвился Греков. - Мы все совершали ошибки. А то, как же так… Вы звоните мне через несколько дней после происшествия. И пытаетесь меня, то есть мне…
Он захлебнулся словами, чуть не бросил трубку, но опомнился. Дознаватель ответил, что Максиму уже двадцать один, он взрослый антисоциальный элемент и должен отвечать за свои действия. Скороговоркой продиктовал телефон, по которому можно узнать о порядке приема передач и пообещал, что Грекова-старшего, если к нему будут вопросы, вызовут повесткой. Роман Сергеевич достал из серванта бутылку коньяка и выпил полстакана. Он быстро оделся, спустился к машине и, отъехав от дома, остановился у телефонной будки.
- Ты насчет билетов? - спросил Колодный, когда соединили. - Записывай…
- Нет, тут кое-что посерьезнее.
Греков выложил историю с сыном, наговорил резкостей про милиционеров и попросил помочь, - вытащить парня из следственного изолятора и спасти от произвола милиции. Ответ был холодным и лаконичным. Даже показалось, что Колодный уже знал об этой беде, впрочем, тут удивляться нечему. Знал и не собирался пальцем о палец ударить, то ли пачкаться не хотел об эту грязную историю, а, может быть, у него были и другие причины. Собеседник пообещал разузнать, в чем там дело, и ничем не обнадежил.
* * *
Днем Греков кое-как отбарабанил лекцию и провел семинар о сотрудничестве стран социалистического лагеря. Он поспешил домой, оттуда дозвонился знакомому адвокату, в прошлом работнику внутренних дел, который был знаком с большим милицейским начальством. Адвокат перезвонил уже через полтора часа и сказал, что на этой стадии следствия ни защиту, ни родственников к Максиму не допустят.
Милиция настроена серьезно. Но, возможно, появится шанс договориться с той девчонкой, жертвой изнасилования. Если она согласится отказаться от показаний, хотя бы частично, то шанс на условный срок весьма вероятен. Адвокат пожаловался на дороговизну жизни, Греков ответил, что готов заплатить аванс хоть завтра.
Он надел любимый тренировочный костюм, выглянул на улицу, - кажется, тепло. Он вышел из подъезда, людей не видно. Побрел вверх по улице, прикидывая, куда направиться. Дышалось легко, была прекрасная весенняя погода, но это не трогало Грекова, он оставался самым несчастным человеком на свете. Навстречу, покачиваясь, шел пьяный в куцем пальтеце и стоптанных ботинках. Пьяница надвинул на глаза козырек кепки и опустил голову, внимательно смотрел под ноги, чтобы не потерять равновесие. Греков, брезгливо отступил на край тротуара.
Пьяница все-таки натолкнулся на него, неожиданно навалился на грудь, пятерней схватил за лицо. Греков подумал, что в следующую секунду ему открутят голову. Он пытался закричать, но лапа пьяницы зажала рот и нос. Он почувствовал укол в левую часть шеи. И уже в следующую секунду ноги сделались ватными, подогнулись в коленях, руки опустилась, а голос пропал. Он стал медленно оседать на тротуар. Кажется, упал и пролежал минуту или две. Затем тело оторвалось от земли. Стал виден открытый багажник какого-то автомобиля, но не «жигулей», багажник емкий и темный, как бабушкин сундук. Щелкнул замок, и стало темно.
* * *
Он лежал на боку, поджав ноги к животу, щекой на какой-то ветоши. Чувствовал запах солярки. Машина тряслась, но это не причиняло боли. Хотелось упереться руками в крышку багажника, толкнуть ее снизу и попытаться сломать замок, но трудно было даже пошевелиться. Он почти не чувствовал тела от кончиков пальцев на ногах до паха, руки и плечи тоже онемели, от бессилия и страха он готов был заплакать, как ребенок. Вот она, социалистическая законность во всех видах: известного ученого похищают ранним вечером, когда еще не стемнело, и это гнусное отвратительное преступление происходит почти в центре Москвы.
Наверняка были свидетели, но никто не позвонит в милицию, - такова уж жалкая человеческая натура, вечно всего бояться и делать только то, что нравится, и что выгодно. Люди, где ваше сострадание… Хотелось завыть в голос, но выходил только слабый стон.
Во время возни возле машины Греков так и не увидел лицо своего похитителя, но был уверен, что это Алексей Разин. В душе, наполненной ужасом, росла обида и злость на Колодного, который поручил ему опекать эту женщину, играть с ней в любовь, неземную, такую любовь, которая навсегда, да самого конца, а потом, когда случился весь этот ужас, когда она была убита и запахло жареным, - отступил в сторону, отвернулся, бросил Грекова на произвол судьбы.
* * *
Спустя время, дорога стала тряской. Началась головная боль, подступала тошнота. Мысли разбежались, показалось, что совсем скоро он умрет. Все кончится прямо в этой тесноте, когда они еще не доедут до места. Впрочем, может быть, так оно и лучше, - меньше мучений. Он всхлипнул от жалости к самому себе, от несправедливости жизни, которая может поднять человека высоко, а потом, забыв все его заслуги, столкнуть в темную пропасть, в зловонную яму.
Они остановились, стало слышно, как гремела цепь, скрипели ворота, машина тронулась и вскоре снова встала. Крышка багажника поднялась, Греков вдохнул свежего прохладного воздуха, и голова сладко закружилась. Его подхватили чьи-то сильные руки, рванули наверх. Ноги подломились от слабости, Греков, два раза упав на ровном месте, дотащился до ступенек крыльца. Зазвенели ключи, через пару минут он, пересчитав ногами ступеньки лестницы, оказался в подвале, здесь было влажно и тепло.
Темнота хоть глаз коли, он лежал на мягкой подстилке, пропахшей псиной. Слышал, как человек поднялся по лестнице, дверь закрылась. Некоторое время Греков не двигался, стараясь ни о чем не думать, ему хотелось взглянуть на циферблат наручных часов, но он не смог пошевелить рукой, хотелось распрямить ноги, но они не слушались. По прошествии времени он почувствовал боль в колене. Греков смог повернуть руку и посмотрел на часы, - ого, уже четверть одиннадцатого. Минут через десять он почувствовал, что силы возвращаются и, оттолкнувшись от пола, сел. Он просидел так четверть часа. Ощупал ноги и туловище, кажется, ничего не повреждено.
Слышались шаги и неясные шорохи. По звукам можно догадаться, что его похититель прямо над ним. Вот он сделал несколько шагов влево, остановился, отодвинул стул или табурет. Кажется, поставил на плиту сковородку или чайник. Греков подумал, что он очнулся раньше, чем ожидал его похититель, теперь у него небольшой запас времени, есть шанс найти выход из этой ловушки. Он встал на ноги, но накатила слабость, он снова присел, дожидаясь, когда станет легче. Поднялся, вытянув руки, сделал несколько шагов, уперся в стену кончиками пальцев.
Пошел вдоль нее, осторожно передвигая ноги. Нащупал выключатель, нажал на клавишу. Загорелась стосвечовая лампочка под потолком. Это был подвал загородного дома, довольно чистый и теплый, а не затхлый погреб, провонявший кислой капустой. Перед ним наверх поднималась прямая лестница с перилами, там площадка и закрытая дверь. Вдоль стен мятые пыльные коробки, рухлядь, которую жалко выбросить. Посередине подвала, на расстоянии четырех метров одна от другой, стояли кирпичные колонны, поддерживающие потолок.
Справа над полированным буфетом было оконце, небольшое, рама с двойным стеклом и ручкой. У другой стены теннисный стол, над ним похожее окошко. Противоположная дальняя стена – глухая, без двери или окна. Там коробки, книги, связанные стопками. Научная макулатура, что-нибудь про социалистическую экономику и профсоюзы. Тут он обратил внимание на одну странность, которую сначала не заметил. Пол подвала был выложен керамической плиткой, а поверх плитки расстелили полиэтиленовую пленку, которую дачники используют для парников.
Он с ужасом подумал, что такие полы легко моются, стелить пленку нет надобности, если только... Этот человек задумал убийство, и уже прикинул, как, заметая следы, будет избавляться от трупа. Для начала разберет тело Грекова на запчасти. Тогда эта гигиеническая предосторожность с пленкой вполне обоснована. Мысль причинила почти физическую боль. Он подошел к теннисному столу, забрался на него, шагнул к окошку. Ухватился за ручку, повернул ее и дернул на себя. Рама не сдвинулась ни на миллиметр. Изнутри она была закрашена в несколько слоев, краска приклеила створку окна к раме. Он дергал ручку сильнее, по краске пошли трещинки.
Прижавшись левым плечом к стене, пятерней сжал ручку, вложив в движение вcю силу, рванул на себя. Но тут одна нога поехала по столу, он сделал шаг в том же направлении, чтобы не упасть, другой ногой запутался в натянутой сетке. Со всего маха ничком рухнул на стол, готовый переломиться надвое, схватился за его дальний край. Одна половинка стола, загрохотав, наклонилась, соскользнула на пол, увлекая Грекова. Столешница ударила в бедро, он вскрикнул от боли.
Шум был такой, что человек наверху не мог его не услышать. Греков лежал и думал, что по счастливому лотерейному билету он выиграл немного свободного времени, а потратил его попусту. Ведь, если подумать, он мог бы отломать ножку старого кресла или разбить стекло буфета. Выбрать острый осколок, обмотать его тряпкой, чтобы не порезать руки, и нанести разящий неожиданный удар. Может быть, Греков смог бы убить своего врага и бежать…
