Яков Миркин - о том, как жить, если тебя вокруг не любят

Как жить, если тебя вокруг не любят? Или даже выживать? Так уж повелось на Руси, что если ты выше или состоятельнее, если ты окружен знаками отличия, то тебя хочется уравнять, что-то с тобой сделать. И мало ли было раньше у нас пертурбаций, когда человек и его семья, из тех, кто повыше, оставались один на один - нет, не с властями, а просто с местными, с большим окрестным населением, в его полном распоряжении.

Представьте, в селе Кулеватово Моршанского уезда на пригорке стоит большой двухэтажный помещичий дом в стиле ампир, а в нем и вокруг него - чего только нет. Три тысячи десятин пахотной земли, сады, лес, мельница, тучные стада, а дальше по длинному-длинному списку (здесь и далее. - С.А. Давыдов, "Записки старого взрывника"). В нем - большая дворянская семья, родители с детьми. Отец - Давыдов, Александр, знатен, потомок из Гербовника, столп. И осенью 1917 г. кругом начинают громить помещичьи усадьбы.

Пришли трое от крестьянского схода: сами решайте, громить вас или не громить. "К этому времени мама подготовила полный перечень нашего имущества и сказала тем мужикам, что имущество это теперь общественное и как общество крестьян распорядится, так и будет. Так что и громить имение не надо!"

Снова сход. "После бурных дебатов" решили все разделить по едокам. "Решением схода нам отрезали кусок земли около сада, выделили три лошади, три коровы, двадцать овец, свинью супоросную, а из инвентаря - плуг, соху, пару борон, жатку и еще что-то по мелочи". А из дома не выгнали.

Хороший у нас народ. По весне "много любопытных набежало смотреть, как бывший барин землю пашет. С горем пополам четвертую часть ярового клина он все-таки вспахал, а когда утром пришел на свое поле, оно оказалось вспаханным и проборонованным. Это мужики кулеватовские ночью вспахали и, главное, сумели сохранить в тайне, кто пахал".

В 1918 г. начались аресты и расстрелы ЧК. Кого-то прямо по дороге, чтобы не возиться, не тащить в Моршанск. Отца взяли. А через много лет, в 1940 г. он столкнулся в городе со своим конвоиром, и тот ему сказал: "Я заглянул в комнату. Вижу - вы с женой стоите, крестите друг друга, а рядом девочка плачет, во мне сердце упало, жалко стало, подумал: не стану расстреливать, доставлю в Моршанск. Скажите спасибо вашей дочери, она вас спасла".

И еще спасибо крестьянскому сходу - написали ходатайство об освобождении. Он - свой, он - наш. Отца выпустили, и жизнь потекла через крестьянские восстания, через обыски и отъемы ("у мамы был набор ножниц для швейных дел, так и его забрали"), пока дело не закончилось нэпом, и тут началась самая лучшая и сытая деревенская жизнь за все времена на Руси.

Кем только ни был высокочтимый отец семейства! Выбрали зав. волостным отделом народного образования - в доме своем, помещичьем, в народном театре играли Островского. Библиотеки в школах по всей волости ставил. Снова арестовывался как заложник (крестьянский сход освободил). Призывался в армию. А сход скидывал ему в аренду то бывший помещичий, его же яблоневый сад (нечто чудесное), то его же кирпичную мельницу (а то разрушатся). Чтобы все росло и работало.

А потом - бессилен здесь сход - их выгнали из большого дома, ибо "осенью 1925 г. вышло постановление правительства о повсеместном выселении бывших помещиков из их бывших усадеб". Дом, конечно, тут же сгорел, якобы детишки подожгли. "А причина была в том, что существовала легенда, будто где-то в стенах дома наш предок Федор Андреевич замуровал ослиную шкуру, полную золота. И дом разобрали по кирпичикам, но никакой ослиной шкуры не нашли".

Что делать, куда деваться? Бабушкина присказка в русских деревнях. "Еще весной продали Гнедко, и денег хватило на то, чтобы купить избу-четырехстенку с сенями, двором и большим огородом на самом дальнем конце". А избу окрестили "Монплезиром".

Бодро, свежо - вперед! Искать, как жить! "Средств к существованию не хватало", пахотную землю вернули обществу, и пошел Александр Давыдов, родом из Гербовника, отец семейства, на заработки юрисконсультом в Тамбовский базарный комитет, защищать торговцев от властей. На дворе - нэп, сыто, подводы с продовольствием, хорошая жизнь.

Тучки между тем сгущаются. Год 1928-й, год перелома - его лишают избирательных прав. Новое дворянское звание - "лишенец"! Детям в школы нельзя как потомкам лишенцев. Они мечутся, где бы что-то хоть как-то закончить. Ищут, пристраиваются, просят.

Маловато будет. Медленно, красным цветом раздергивается новый занавес - раскулачивание. "Добрались наконец и до нас: нам предложили сдать дом и уматываться... К счастью, не в порядке спецпереселения. Так что, оставив тяжелые вещи, продав корову, мы подались в Тамбов".

Мало, мало! "Пришла осень 1929 г. и кончил свою деятельность базарный комитет: его прикрыли, а всех сотрудников, в том числе и папу, арестовали. С арестом отца кончились средства к существованию нашей семьи. К счастью, мир не без добрых людей. В Кулеватове весной мы посадили картошку, но уехали рано, и она осталась. Когда в Кулеватове узнали об аресте отца, мужики выкопали нашу картошку, погрузили на две подводы, от себя добавили пшено, муку, масло и привезли все это в Тамбов".

Мир не без добрых людей, а приговор? Три года за контрреволюционную агитацию, Котласский лагерь. Выжил, отработал, вышел на свободу. "Отец всегда располагал к себе людей. В бараке с уголовниками он расположил к себе окружающих, и пахан - глава уголовников - вел с ним задушевные разговоры. И был такой случай: прибыл новый этап, и вот у папы украли единственную его ценность - золотое обручальное кольцо. Отец, конечно, очень расстроился. Пахан заметил это, спрашивает: "Что, отец, пригорюнился?" Отец сказал. Тот страшно возмутился и говорит: "Не горюй, найдем твое кольцо!" К вечеру в конце барака какой-то шухер поднялся, кого-то били. А потом приходит пахан и вручает отцу кольцо. Молодежь, говорит, порядка не знает. Пришлось поучить".

Что сказать? "Он всегда располагал к себе людей". В 1940 г. Александр Давыдов, отец благородного семейства, работал в Литературном музее в Москве. Он смог быть. Его семья была, есть и будет. Она не перестала существовать.

А нам-то что до этого? Истлевшие страницы? Так, почитать, пройти мимо? Но мы знаем, бывают вызовы у каждого опаснейшей величины. Были, есть и будут, такова любая жизнь. Мы с ними должны жить и выжить.

Мы - все разные. Кто отвечает со всей жесткостью, кто бегством, кто просто закрывает глаза, но есть те, кто решает быть как все. Это тоже выбор.

Договориться со всеми и с самим собой, быть не хуже и не лучше других, тянуть и вырастить детей, год за годом проживать жизнь, без страха и упрека. Придумывать, не слабеть, располагать к себе, быть со всеми вместе. Человек, все это сделавший, всю жизнь стоит во весь рост, иначе не скажешь.